После он спросил, почему я прихрамываю. Я перешел на немецкий и рассказал ему о недавнем происшествии на Эбби-роуд.
– Так на каком языке мы разговариваем, на английском или на немецком? – уточнил Вальтер по-английски.
– Может, давай пятьдесят на пятьдесят? – ответил я по-немецки.
– Как получилось, что ты бегло говоришь по-немецки? – спросил он по-английски.
– Моя мать была родом из Гейдельберга.
– Значит, ты наполовину немец?
– Ее увезли в Британию в восьмилетнем возрасте.
– А дома она говорила по-немецки?
– Никогда.
В этот раз он не сказал «спасибо за информацию».
Я все продолжал припадать на одну ногу, и, наконец, Вальтер прямо спросил, не хромой ли я.
– Я не инвалид! Просто ушиб бедро!
Я произнес это громко и с чувством. Ужасно не хотелось показаться Вальтеру Мюллеру жалким. Что угодно, только не это. Но, к моему ужасу, у меня неожиданно разболелся желудок. Ощущение было такое, будто мне вспороли живот и теперь выпускают наружу внутренности. Вальтер предложил взять у меня сумку. Я отказался, но он все же забрал ее, повесил на плечо и зашагал по мощенной брусчаткой Мариенштрассе. По пути он показал мне больницу, в которой работала его сестра.
– Врачи там очень хорошие, – сказал он. – Но на ночь лучше не оставаться. Если хочешь, Луна запишет тебя на рентген.
– Не хочу! – Я так треснул его по плечу, что он расхохотался.
– Ты крепче, чем кажешься.
По-моему, на самом деле он так не считал, потому что оттолкнул меня, когда я попытался отобрать у него сумку. Где-то в отдалении прозвенел трамвай.
– Присядь, Сол. – Вальтер указал на каменное крыльцо у входа в один из домов.
Я опустился на ступеньку, как было велено. Он сел рядом, поставив мою сумку между коленей. Все вокруг казалось тихим и безмятежным. Вальтер достал газету и, надев очки, уткнулся в нее. Небо затянуло тучами. Вальтер левой рукой приобнял меня за плечи. И я неожиданно почувствовал себя счастливым, необъяснимо счастливым. Прямо как в тот раз, когда сидел на диване миссис Стеклер, держа на коленях пуделя-нелегала. Мы просидели