Прокуратор углубился в чтение. Оно сразу захватило его. Склонившись над свитком, Пилат вчитывался в строки, возвращался назад, вскидывал голову к небу, обдумывая прочитанное, и продолжал чтение. Его охватила внутренняя дрожь и ощущение того, что он стоит на пороге понимания чего-то очень важного и в то же время очень простого, что он прикоснулся к чему-то огромному, чистому, светлому и… такому… недоступному.
Дочитав, Пилат отложил свиток в сторону и уставился на огонек светильника. Его охватило состояние оцепенения. Не отрывая взгляда от огня, прокуратор достал из кожаного мешочка на поясе высушенный и скрученный в небольшой шарик снотворный корень мандрагоры, морщась, сжевал его и запил вином. Огонек светильника запрыгал в попытке удержаться на фитиле, недовольно зашипел и погас. Освещенное пространство сжалось и это вызвало непонятную мысленную ассоциацию с только что прочитанным текстом. Но эту не оформившуюся мысль оттеснили куда-то видения прошлого.
Пилат увидел самого себя, идущего шаткой походкой к своим солдатам, хрипящего из последних сил: – прощены! – и падающего в траву. Он вспомнил, как свет в его глазах начал меркнуть и сжиматься пока не превратился в точку, которая тоже исчезла в темной тишине. Потом резкий запах и прямо перед ним невозмутимое лицо центуриона Потера, держащего в руках тряпку, смоченную уксусом.
Очнувшись, он не мог понять, сколько времени был в забытьи. Кое-как встал, опираясь на мощную руку центуриона, и стал осматриваться. Он увидел вокруг себя радостные лица легионеров. Радостные оттого, что они победили, что они остались живы, что они прощены и избежали децимации и позорной казни. Он увидел, как солдаты уносят раненых к уже поставленным шатрам эскулапов, затем возвращаются и укладывают тела своих погибших в бою товарищей в ряд, показавшийся тогда Пилату бесконечным. Затем бегут к поверженным, но еще живым врагам. Те ковыляют, бегут, ползут, пытаясь спастись, или просто катаются и корчатся на окровавленной траве, завывая от боли и страха. Но убежать, уползти, спрятаться и спастись не удается никому.
Начинается кровавая вакханалия. Перед Пилатом поплыли лица его солдат, теперь искаженные ненавистью, обезумевшие от крови, потерявшие человеческий облик. Пилат хочет крикнуть им: – Опомнитесь, римляне! Вы же воины, а не убийцы! – Но нет сил. Да и… бесполезно.
Послышался треск и шипение.