Промозглое раннее утро брезжило над дачным поселком, где в клубе «Золотая лилия» окончилось представление своеобразного варьете. Сыпал мелкий снег вперемешку с дождем. Пошли первые автобусы и трамваи. К хозяйственным подъездам больших магазинов причаливали громадные трейлеры и «Газели». Появились немногочисленные прохожие. Замелькали автомобили. Погасли подвижные цветные электрорекламы, но продолжали светить фонари вдоль бульваров и улиц. И от этого холодного тумана, от мелкого снега и дождя, из-за того, что проезжающие машины не выключали фары, у некоторых прохожих было особенно неуютно, тоскливо и мерзостно на душе. Тем более у тех, кто был озабочен обязательным первым приемом спиртного или первой дозой.
В углу двора, близко от дома, в котором жили Слепаковы, стояли мусорные контейнеры с закрытыми крышками, уже освобожденные от груд всевозможных несъедобных или полусъедобных отходов. Шныряли крысы, воровато прокрадывались бездомные кошки. Мокрые голуби и сердитые взъерошенные вороны искали чем поживиться из рассыпанного на асфальте мусора. Рядом с контейнерами медленно ходила в толстом пальто на вате, в теплой шерстяной шали и валенках с галошами дежурная по подъезду Тоня. Официально Антонина Игнатьевна Кулькова, консьержка. Оплывшее лицо консьержки, глаза с мешками, морщины на лбу и деловитость выражали несомненную целеустремленность. Она наклонялась, заглядывала за контейнеры, смотрела продолжительно вдоль двора и явно что-то искала.
– Я те задам, паскудник, опять спрятался… – бормотала старуха, пыхтя и утирая нос краем шали. – Дождешься ты у меня, подлец, дождешься, проклятый… Я тебя в чулан посажу и жрать ничего не дам. Узнаешь тогда веселую жисть… У-у, бессовестный котяра, вот я те устрою…
Ей послышалось знакомое мяуканье, фырканье и шипение. Консьержка поспешила к тому месту, где должен был прятаться ее любимый кот, и опешила… Упершись плечом в угол кирпичной будки с зигзагообразным знаком электроразряда на железной двери, стоял Слепаков, который словно ждал кого-то. Землистое, исхудавшее лицо, распухший рот с запекшейся кровью, на правой скуле ссадина, на левой синяк. Из-под козырька низко надвинутой кепки он смотрел на Тоню тяжелым, явно больным взглядом. Тоня сделала шаг назад и произнесла:
– О-осподи! Откуда это вы?
– Оттуда, куда ты посылала мою жену, – хриплым и злобным голосом ответил Слепаков. – Из Барыбино, из Липовой аллеи с «Золотой лилией»… Из притона, где продается лесбийская любовь, стерва!..
– Хи, шутник вы, Всеволод Василич, – с хитрым видом засмеялась эта непостижимая Тоня Кулькова. – Какие притоны, какая латвийская любовь! Никакой такой не знаю, ни латвийской, ни эстонской. Это что за клевета на меня…
– Думаешь, я не разгадал, для чего тебе понадобилась моя жена? Для чего ты все это завертела: под Хлупина Зину, он на меня молдавского