Paso doble: два шага вперед – постановщик любил риск, упивался опасностью. Шаг назад – он запутался, испугался. Два шага вперед – я сошел с ума, ну и пусть! Шаг назад – опомнись!
Постановщик давно привык, что его раздирают противоречия.
Подошел к двери Одетт и позвонил.
А что Одетт? Уж она-то во всей полноте сохранила вкус к музыке и сцене, стремилась к ним, как в первые годы творческого пути. Одетт осилила в десять, нет, в сто раз больше постановок, чем наш герой. Выступила перед миллионами фанатов. Частенько ввязывалась в самые отчаянные неслыханные авантюры. И до сих пор не насытилась всем этим.
Нужно поговорить с очередным постановщиком о классической и современной музыке, в которой она ничего не смыслит? Не вопрос! И никакими техническими сложностями ее не запугать, сольфеджио ей нипочем. В настоящее время лишь одно доставляло Одетт хлопоты и беспокойство – здоровье.
Она говорила: здоровье. Но подразумевала возраст, весьма преклонный возраст, увы.
Она встретила постановщика в халате и мягких домашних туфлях. В темных очках, закрывающих пол-лица. Любого смутил бы подобный look[43], однако Одетт держалась уверенно и непринужденно, будто у звезд так принято. Без лишних церемоний, по-домашнему. Одновременно обольщая и доверяя. Так что наш герой списал смешную нелепость ее наряда на свойственную звездам эксцентричность. Во всем виновата аура. Он не заметил ни пренебрежения, ни кривляний, тем более что всегда был безнадежно слеп: мог только через три дня спохватиться, что его девушка поменяла прическу. Все странности Одетт он воспринимал как неотъемлемую часть ее мира, абсолютно незнакомого ему, постановщику авангардных спектаклей. В нем вдруг проснулся господин Журден[44]. И он стал участвовать в церемонии посвящения в «мамамуши» с наивной серьезностью.
Войдя в гостиную Одетт, постановщик в недоумении уставился на огромный мраморный камин, всю внутренность которого занимали гигантские рождественские ясли. Рождество давно прошло, да это и неважно, ведь ясли не имели ни малейшего отношения к католицизму – здесь не было младенца Христа, волхвов, осла, вола, – они прославляли аккордеонизм, религию Одетт. Среди картонных скал сотня садовых гномов – улыбки до ушей, штаны на лямках – плясала вокруг елки, вернее, вокруг большущей зелено-золотой электрогитары.
Прежний вменяемый постановщик покатился бы со смеху при виде этого керамического сброда. Настоящий китч! Уродливому народцу впору украшать пианино в богадельне. Однако нынешний господин Журден не засмеялся, а глубокомысленно извлек из глубин собственного культурного багажа неожиданное оправдание: так было задумано, дурной вкус тут неспроста! Наверное, гламурные звезды нарочно окружают себя зубодробительными декорациями, чтобы шокировать эстетов-зануд. Есть тонкий расчет в подборе всякой дряни и хлама, великая ирония в китче, тотальное и гениальное