– Что еще вы можете сказать о ней? – продолжал допытываться суперинтендант.
– Предположительно ей лет двадцать пять, здорова… была.
– Были дети?
– Да… и… – Леннокс внезапно поморщился, как от боли. – Ногти у нее на руках и ногах сломаны, сэр. Три ногтя на левой руке, два – на правой. И еще три ногтя на… левой ноге тоже покалечены.
Питт почувствовал, как у него по спине пробежал холодок, словно в комнате внезапно понизилась температура.
– Повреждения ногтей свежие? – спросил он, уже зная ответ. Если бы это были следы старых повреждений, судебный врач не придал бы им значения. Он бы их просто не заметил.
– Повреждения, бесспорно, свежие, нанесены несколько часов назад, возможно, прямо перед тем, как она была убита, – подтвердил его догадку медик. – Однако опухолей в этих местах почти нет.
– Понятно. Благодарю вас.
Томас заставил себя снова повернуться к кровати. Ему не хотелось смотреть на лицо убитой, но он был обязан сделать это по долгу службы. Необходимо знать, какой была эта девушка и что с нею произошло в ее убогом одиноком жилище. Его обязанностью было понять, почему и кем совершено убийство.
Жертва была хорошо сложенной, среднего роста женщиной. Насколько можно было предположить, у нее были правильные черты лица и приятная наружность. Отек не позволял с нужной точностью определить строение и овал лица, но лоб у убитой был высоким, нос – прямым, хорошей формы, волосы – густыми и мягкими, а зубы – ровными, лишь недавно начавшими терять свою белизну. В обычной жизни Ада Маккинли могла бы стать женой, матерью трех или четырех, а то и больше детей и не мечтала бы ни о чем, кроме того, как спокойно и достойно дожить до старости.
– О чем это нам говорит? – спросил Питт, продолжая разглядывать убитую. Пока ничего не позволяло ему представить себе личность убийцы – было ясно только, что тот был жесток и явно испугался того, что зашел так далеко.
– Найдена эмблема частного клуба, – подсказал ему Юарт и тут же умолк, втянув в себя воздух. – Именной значок, и еще пара запонок.
Томас резко повернулся к нему. Леннокс, словно зачарованный, следил за ними.
– Имя? – с трудом вымолвил суперинтендант, нарушив тишину.
Побледневший инспектор засунул палец за воротничок, словно тот душил его:
– Финли Фитцджеймс.
За дверью скрипели половицы под ногами прохаживающегося там констебля. В темных окнах клубился ночной туман. Кто-то снова приглушенно заплакал в конце коридора.
Питт молчал. Это имя было ему знакомо. Огастес Фитцджеймс был очень влиятельной фигурой. Банкир, не без политических амбиций, он был близок ко многим знатным семьям, играющим видную роль в политической жизни страны. Финли, его единственный сын, был молодым дипломатом, которому, по слухам, предстояло в недалеком будущем начать свою карьеру в одном из британских посольств в Европе.
– И еще у нас есть показания свидетелей, – добавил Юарт, глядя своему