– Убери отсюда одеяло, защечных дел мастер, – сказала Диана. – И без него тепло.
Она лежала с широко раскрытыми глазами, устремляя взгляд в потолок и призывая стекло в свидетели.
3
Он заснул вслед за ней, и последней мыслью перед сном было предвкушение нового дня, тоскливое предчувствие дальнейшей жизни и дальнейших действий. Он больше всего на свете любил ночь, в особенности – время от двух до четырëх часов, когда, проснувшись по какой-нибудь сатанинской причине, смотришь на часы и с облегчением видишь, что до рассвета ещë далеко.
Во сне он долго разъезжал по смутно знакомым холмам, и разные места, в которых ему случилось побывать давным-давно, располагались рядом, тогда как в реальности их разделяли сотни и тысячи километров. Покуда он странствовал, ему не встретилась ни одна живая душа, ибо вряд ли возможно назвать живыми душами людские стада, одновременно и близкие, и далëкие, окружавшие его со всех сторон. Ни одно лицо не выделялось в пестрой толпе, и Глеб катил совершенно один, в одиноком полуигрушечном вагончике, под горку и с горки. Однако стоило ему сойти на какой-то лужайке, как появился человек: невысокого роста, с неопределëнным морщинистым личиком, в заношенном полушубке и сдвинутом набекрень картузе. Человек сидел на пеньке и покуривал трубку. Было в нем что-то от местечкового еврея.
– Подбери камень, – сказал юродивый.
Глеб не помнил, что ответил – вероятно, задал уточняющий вопрос. Во всяком случае, такое допущение казалось не хуже какого-либо другого, потому что незнакомец зачем-то произнëс: «А ничего», и в следующий момент Глебу стал сниться уже совсем другой сон, ничем не запомнившийся.
Пробуждение состоялось точно по часам: в голову Глеба с течением лет незаметно встроился таймер, и он просыпался за полминуты до звонка будильника. В этот день ему, однако, никуда не нужно было идти; Глеб, уверенный, что Диана, узнай она о таком обстоятельстве, и шага за порог не сделает, наврал ей ещë накануне. Лежа смирно, он дождался звонка и незамедлительно стал еë будить. Сонная Диана не сразу разобралась, в чëм дело, и Глеб, еле сдерживаясь, всячески торопил и подгонял. Наконец до неë дошло; Диана встала и начала приводить себя в порядок – кошмарно медленно. Глеб положил себе пальцы на запястье: пульс не частил, но бился напряженно, с несвойственной ему силой.
– Я тебе нравлюсь? – стоя в одних туфлях, Диана закусила губу и повернулась на каблуках.
– Да, –