Мальчик оторопел от шока. Глаза заблестели от надвигающихся слёз. Но он не плакал, наблюдая как его отец… Он… Ребёнок даже не знал какое дать описание происходящему на его глазах процессу совокупления.
Их горничная, кажется Мария, лежала на столе, издавая охи и вздохи, моля о чём-то отца. Её платье держалось лишь на поясе. Грудь была оголена открывая взору обнажённую верхнюю часть тела. Нижняя не отличалась приличностью, так как там платье тоже было задрано. Мужчина куда-то и чем-то толкался в женщину, вызывая те самые напугавшие ребёнка звуки, и воспроизводя их сам. У отца мальчика были лишь приспущены штаны, не более. Но это не уменьшало развратности картины. Руки мужчины непристойно ласкали грудь, а бёдра двигались быстро и со странным хлюпанием…
Спустя несколько мгновений женщина вскричала имя отца, расслабляясь на столе и часто дыша, так же как и мужчина. Только потом они заметили стоящего в проходе Армэля. Он остолбеневши наблюдал за всем, будучи не в силах сдвинуться с места или что-либо сказать. Рот приоткрылся в немом крике, но голос подвёл своего хозяина, не желая издавать раненого звука.
Когда же шок начал отступать, всё тело мальчика задрожало. Слёзы, словно ожидая команды, наконец хлынули из глаз. Мужчина рванул к сыну, судорожно поправляя брюки, но тот отпрянул, круто разворачиваясь и срываясь на бег. Он бежал не в комнату. На улицу. Хотелось исчезнуть. Отмотать время назад. Но исчезательного шкафа или машины времени у него не было. Армэль не мог смирится с тем, что его отец предал маму.
– Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! – залепетал, словно мантру, мальчик, выбегая за территорию особняка.
В этот момент он ненавидел всех. Себя за то, что сбежал. Отца за то, что предал мать. Деда, подавшего пример верного мужа. Все шаблоны мальчика летели крахом. Всё спускалось в тартарары с грохотом и звоном. Сердце хотело верить, что всё это сон, но сознание хватало за шкирку, тыкая носом в реальность.
С этими, разрывающими душу, сердце и мозг, мыслями Армэль добежал до дома деда Ефима. Не утруждаясь в стуке, он вбежал внутрь, ослеплённый слезами. Но встретила его там лишь давящая и невероятно жуткая тишина. Под ложечкой тревожно засосало. Слёзы иссохли. Словно кукла, Армэль подошёл к двери в спальню. Рука не желала подниматься, но усилием воли он заставил её ухватиться за ручку. Потянув ту на себя, ребёнок распахнул дверь…
Далее всё было как в прострации. Казалось, Армэль наблюдал всё со стороны, что всё это происходит не с ним. С кем-то другим. Чей-то крик, после вой…
Только потом мальчик понимает, что кричит он сам, а вой – его собственные рыдания. Он прижимал голову бесчувственного и уже, к несчастью, не дышащего Ефима, раскачиваясь из стороны в сторону и шепча что-то невразумительное. Дрожащей рукой, мальчик водил по упокоенному лицу, размазывая собственные слёзы и моля того раскрыть глаза, проснуться.