– Уговор дороже денег, тетя?
Женщина молчала, поджав губы.
– Ну, тетя, что же вы, а?
– Пошел вон, – сказала она сквозь зубы.
Вадик побледнел и едва не побежал, но узнал меня и сразу все понял.
– Эх, ты, – вздохнул он. Я походя, как мать, погладила его по плечу.
Мы вышли из рядов.
– Погоди, – сказал он, ушел и вскоре вернулся, а, вернувшись, пристально стрельнул мне в глаза.
– Мы так не договаривались, – сказала я. – Я все пойму. А молчать я умею не хуже тебя.
– Да, умеешь. Но когда ничего не знаешь, молчать легче.
Это взорвало меня:
– Ты уматный! Ты сопливый ротан!… – урийские оскорбления выскакивали из меня и отскакивали от него. Он был спокоен, как муж, на которого привычно кричит жена. Я подумала: мы муж и жена, он делает мужское дело, а я встреваю в это дело. Но роль надо довести до конца, и я сказала:
– Не приходи домой.
– Чего-о?! – протянул он.
– Я выгоню тебя, – прошипела я.
– Ну, я и не приду, – он боком повернулся и боком пошел от меня.
А я шла – я шла следом. Я шла и думала: ну вот, я стала его женой, а мне еще учиться в седьмом классе и дальше, но я не могу его оставить, я не сдюжу, если он сейчас исчезнет насовсем. А потом, что и кто я без него? Соломенная вдова…
Но став в тот день мужем и женой, мы чувствовали одинаково, он должен был оглянуться, чтобы сказать мне, идущей следом: ладно, черт с тобой, я не злюсь на тебя, – и он оглянулся. Я встрепенулась и бросилась к нему. Он опустил руку в кирзовую сумку, достал тонкий ломоть сала. «-Этого нам с мамой хватит на неделю. А там я снова пойду на промысел».
– Ты возьмешь меня, – сказала я.
– Ночью тебя не отпустит мать.
– А тебя отпускает?
– Летом, ты знаешь, я сплю на чердаке. Мама ничего не знает.
– Я тоже буду спать на чердаке, – сказала я, но вспомнила черноту нашего чердака, шорох летучих мышей, запах пыли. – Или в летней кухне, да, лучше в летней кухне.
– В летней кухне тебя не застанет мать. Что тогда?
– Один раз сойдет, – постаралась солидно сказать я.
– Ты должна быть в черной рубахе и штанах. Рубаху и штаны я добуду. Но уговор…
– Дороже чего? – ехидно спросила я.
– На твоем лице тайна, – сказал он. – Ты провалишь меня, Вера.
– Вадик, – взмолилась я, – ты пойми, я женщина. Ты наставляй меня.
Через день я упросила маму, взяла Барсука, ленивую дворнягу, мы устроились в летней кухне,