К нему на плечо, с размаху, как громадная, мягкая кукла, ничком пал человек. От неожиданности Ганин едва не ударил его, но тотчас же почувствовал, что человек валится на него только потому, что не в силах стоять. Он отодвинул его к стене и нащупал свет.
Перед ним, опираясь головой о стену и ловя воздух разинутым ртом, стоял старик Подтягин, босой, в длинной ночной рубашке, распахнутой на седой груди. Глаза его, без пенсне, обнаженные, слепые, не мигали, лицо было цвета сухой глины, большой живот горой ходил под натянутым полотном рубашки.
Ганин сразу понял, что старика опять одолел сердечный припадок. Он поддержал его, и Подтягин, тяжко передвигая сизые ноги, добрался до кресла, рухнул в него, откинул серое, вдруг вспотевшее лицо.
Ганин сунул в кувшин полотенце и прижал отяжелевшие мокрые складки к голой груди старика. Ему казалось, что в этом большом, напряженном теле могут сейчас с резким хрустом лопнуть все кости.
И вдруг Подтягин передохнул, со свистом выпустил воздух. Это был не просто вздох, а чудеснейшее наслажденье, от которого сразу оживились его черты. Ганин, поощрительно улыбаясь, все прижимал к его телу мокрое полотенце, потирал ему грудь, бока.
– Лу… лучше, – выдохнул старик.
– Сидите совсем спокойно, – сказал Ганин. – Сейчас все пройдет.
Подтягин дышал и мычал, шевеля крупными кривыми пальцами босых ног. Ганин прикрыл его одеялом, дал ему выпить воды, отворил пошире окно.
– Не мог… дышать, – с трудом проговорил Подтягин. – Не мог к вам войти… так ослаб. Один… не хотел умирать…
– Сидите смирно, Антон Сергеевич. Скоро день. Позовем доктора.
Подтягин медленно потер лоб рукой, задышал ровнее.
– Миновало, – сказал он. – На время миновало.
У меня все капли вышли. Потому было так худо.
– И капель купим. Хотите перебраться ко мне на постель?…
– Нет. Я посижу и пойду к себе. Миновало. А завтра утром…
– Отложим до пятницы, – сказал Ганин. – Виза не убежит.
Подтягин облизал толстым, пупырчатым языком засохшие губы:
– Меня в Париже давно ждут, Левушка. А у племянницы нет денег выслать мне на дорогу. Эх-ма…
Ганин сел на подоконник (и мельком подумал: «Я так сидел совсем недавно, но где?» И вдруг вспомнил – цветную глубину беседки, белый откидной столик, дырку на носке).
– Потушите, пожалуйста, свет, голубчик, – попросил Подтягин. – Больно глазам.
В полутьме все показалось очень странным: и шум первых поездов, и эта