Средь звёзд и миров. Ричард Мак Борн

не напугал его плачь, а только обрадовал. Они смеялись над младенческой неуклюжестью своего ребёнка и нежно старались унять его боль и обиду. Откровенно восхищались и рассказывали о неповторимой красоте и величии местной природы. А он лишь сопел и никак не желал разжимать сцепленные ладошки на крепкие шеи отца или держась на нежных руках матери. Так и провёл почти всю неделю стараясь капризами и плачем не покидать родительских объятий.

      Всё его детство и юность проходили в вылазках на совершенно диких астероидах. Они имели в астрономических каталогах и лоциях лишь безликие номера, но в его жизни всё подлежало названию. И цифры превращались в звучные и эпические имена, мёртвые космические горы в невообразимые земли. Тогда одиночество не казалось ему ненавистным бременем, а рисовалось прекрасным другом сопутствующим безобидным играм. Он покорял миры, исследовал и обживал целые планеты, выслеживал и наказывал злодеев и сам становился злодеем, захватывая чужие корабли и базы. И рядом всегда был кто-то, воображаемый, верный и преданный. Одиночество радовало и делало его чувства лёгкими и открытыми. Воспоминания же о далёкой Планете быстро затерялись в незрелой памяти, оставив размытые блики её жестокого мира.

      Возвращаясь через несколько дней, голодный и уставший, он выслушивал надрывный голос матери, с плачем и угрозами, что поступать так не стоит, это опасно и весьма опрометчиво. А по отношению к ней – самонадеянно и эгоистично. Он откровенно жалел её, обещал не повторять подобного, а потом – убегал опять. Может быть это был особый протест, способ стать таким, как и ушедший в дальнюю экспедицию к ближайшей звездной системе, отец. Но помнилось лишь то, что жажда быть искателем других миров была в нём огромной и жила, наверное, всегда.

      Свет вечерних фонарей незаметно приобретал яркую отчётливость из-за того, как небесное покрывало всё более погружало город в ночь. Жёлтые глаза окон огромных пилар-высоток сливались в сплошные абстрактные мозаичные рисунки. Их сияние было чуждо холодным и совершенно равнодушным к нему, впрочем, как и он к ним. И ничем этот искусственный отблеск не напоминал свет самой доброй звезды в Галактике, такого близкого и родного Солнце. Всё на этой планете было чужим: ветер с запахом влажной земли, ограниченный горизонт, угрожающе низко нависающее небо с загадочными образованиями в виде облаков и туч. А главное – люди, спешащие, бредущие, вышагивающие нестройным бесконечным потоком из ниоткуда в никуда. Его подобное всегда утомляло, а вот родителей более утешало, проявляясь в их настроении сожалеющими нотками по оставленному когда-то родному миру. Точно так, как и чувства отца, умчавшегося на старфлае к звёздам и присылавшим всё реже и реже свои видеописьма оставленной семье.