Открыв мир в слове, я долго принимал слово за мир.
Жан Поль Сартр
глава 1
Стояло изнурительно жаркое сухое лето. Семен Бокалов как обычно проснулся в шесть часов утра. Точнее сказать, в шесть часов утра зазвонил будильник. Семен нащупал телефон, открыл один глаз, нажал кнопку, чтобы приостановить на десять минут взрывающие сонный мозг звуки, и, довольный, погрузился в сон. Через десять минут телефонный динамик, разрывая кисейную оболочку Бокаловской дремы, вновь загрохотал победоносным шествием, визитной карточкой ушедшей в небытие эпохи социализма – Свиридовским маршем «Время вперед». Недовольный Семен поднялся, отключил будильник и направился в туалет.
– Утро начинается не с кофе, – стоя над унитазом, пробормотал он заспанным голосом.
Справив нужду, Бокалов принял душ, не спеша позавтракал и стал собираться на работу.
Не очень-то доверяя прогнозу погоды и вечно привирающему термометру, Семен выглянул в окно. Утро было душным и жарким, воздух пах выхлопными газами. Внизу, на остановке, стояли люди в шортах и майках, томительно ожидая прихода автобуса.
В семь пятнадцать Бокалов вышел из дома. Одет он был в легкие джинсы, красную футболку с изображением маленького чертика и надписью «Windows XPень». На ногах красовались кожаные сандалии, на голову он нахлобучил бейсболку цвета хаки, купленную им в Ашане за смешную цену.
Жил Бокалов в подмосковных Мытищах, на дорогу до работы тратил полтора часа своей жизни и еще полтора часа обратно – а иногда получалось, что и по два. Все зависело от дорожной ситуации. Ближайшее Подмосковье давно уже проглочено и переварено ненасытным столичным монстром-мегаполисом, а Москва без пробок – это как Русь-Матушка без белых красавиц березок и синих стремительных рек. Пробки – это главная современная достопримечательность столицы. Большую часть своей жизни среднестатистический москвич проводит именно там, стоя в каком-нибудь из колец: Бульварном, Садовом, Третьем транспортном или МКАДе.
Хорошо, если рядом с твоим домом есть метро, и плохо тому, у кого его рядом нет.
До метро Бокалов добирался на автобусе, практически всегда долго и печально. Садясь в кряхтяще-дребезжащее транспортное средство, Семен надевал наушники, включал русский рок и, закрывая глаза, пытался украсть у так рано начавшегося дня хотя бы минут тридцать-сорок, отыграть их в пользу ночи. Затем, доехав до конечной остановки, он просыпался, выходил из автобуса, и молчаливая, угрюмая, вялотекущая река напряженного народа, подхватив словно тоненькую щепку весенний ручей, несла его под землю. Втиснутый в поезд метро как килька в консервную банку, Семен, зажатый в тиски упругих тел различной половой принадлежности, источающих всевозможные запахи и ароматы, вновь закрывал глаза и проваливался в легкую дрему еще минут на сорок. Благо, пересадка в метро с ветки на ветку ему не требовалась.
В тот день все было также, как всегда. Семен пришел на работу, отпер дверь и бухнулся на небольшой, но очень удобный, обтянутый белой кожей, продавленный искусствоведческой задницей диван.
Бокалов с рождения был склонен к творческому мышлению, по сути своей Семен был гуманитарий. Точные науки с грехом пополам давались ему в школе. «Сегодня ты гуманитарий, а завтра моешь планетарий», – иногда шутил он тихо сам с собой. Без труда поступив, а затем и окончив, Институт культуры, в открытый мир Семен вышел с дипломом государственного образца синего цвета, в котором было выведено каллиграфическим подчерком «Искусствовед». Бокалов был горд своей редкой профессией, себя считая одним из немногих. Однако окружающий юношу мир оказался равнодушен и холоден к редкой профессии Бокалова. Нет, он совсем не был враждебен по отношению к самому Семену – этому миру было просто наплевать на Бокалова, как и на многих подобных ему гуманитариев. Это молодой специалист почувствовал, как только начал искать работу. В нашем сложном многомерном мире есть закон: нет работы – нет денег. А если нет денег – нет ничего. Буквально через месяц Семен стал подозревать, что люди с его специальностью в этом странном капиталистическом раю, мягко говоря, никому не нужны. Через полгода он осознал это в полной мере. Через год скитаний по различным конторам Бог, космос или провиденье сжалились над ним, и Семену подвернулась работа продавцом-консультантом в художественной галерее. Он отработал там пять лет и галерея закрылась. Ему опять повезло, он стал продавать картины частным образом на Вернисаже, рядом с ЦДХ. Но и это занятие быстро закончилось. Семен нашел еще галерею, которая вскоре тоже закрылась, затем другую, и, наконец, остановился на этой. Обычно московские галереи открываются не ранее одиннадцати часов. Та, в которой работал Бокалов, располагалась в огромном торговом центре, и по условиям контракта об аренде должна была открываться в 9 утра, а закрываться в 10 вечера. Все это Семена ужасно напрягало, однако в его работе были и плюсы. Два дня он работал, два отдыхал. И сама работа была не слишком трудоемка, состояла она из просиживания штанов на диване. Так как Бокалов был человеком творческим, тринадцатичасовое сидение на белом диванчике его нисколько не удручало.