– Делиться надо, – назидательно и веско отрезал Марат и захрапел.
Невольно прильнул к иллюминатору, но ничего не видно, кроме кромешной тьмы, даже луна и та где-то беззаботно дрыхла за облаками. Космос, чёрный, бездонный, чужой, пугающий, захватывающий, завораживающий… Непроницаемая темень снаружи, темень внутри салона – чёрное безмолвие. Странный полёт, непривычный без снующих стюардесс, мониторов с мерцающим экраном, пассажиров – спящих, жующих, разговаривающих, читающих, стоящих в проходе. Парящий призрак на высоте в десять тысяч метров. И никто не хочет разделить мои мысли – все спят: и «хиджабки», и «костюмы», и стриженые слесаря-сантехники. В довесок художественный храп профессора с мощными полифоническими раскатами и с диапазоном в пару-тройку октав. Что это: демонстрация равнодушия или фатальной уверенности в завтрашнем дне? А может, просто банальная усталость от прожитого накануне суетного дня? Впрочем, какая разница?
Разложив кресла, я завалился, с наслаждением вытянув ноги. Ну как же это здорово! А что, рейс-то ведь удался! Когда ещё с таким комфортом полетаешь! На весь салон всего полтора десятка пассажиров – такой простор! Такая свобода!
Накануне корреспондент «Комсомолки» душетрепещуще повествовал о пережитом им ужасе при заходе на посадку в аэропорту Дамаска: город, погрузившийся во мрак, устремившиеся в небо трассеры, сполохи разрывов внизу, справа и слева под фюзеляжем и крыльями, и круто посадочная глиссада пикирующего бомбардировщика. До барражирующих аэростатов и режущих ночную темень прожекторов не дошло – видно, закончился вискарь.
В ожидании «фейерверка» прильнул к иллюминатору, но Дамаск притягивал весёлой россыпью огней, вскарабкавшихся справа на вздыбившуюся гряду и перемешавшихся с густо засеявших небо звёздами. Впрочем, освещался только центр столицы да новый район, а весь север, восток и юг слились с чернотой ночи. Там мятежники, там свет ночью не включают – опасаются авиации, хотя давно трубят, что у Асада нет ни «вертушек», ни самолётов.
– Сон разума рождает чудовищ, – неожиданно прохрипел, зевая, Марат. – Это я про мусликов[7]. Боятся света, шайтаны, а раз боятся – значит, уважают. И нас тоже уважают и боятся, – веско подытожил он, раскрывая в сочной зевоте рот и отряхивая сон. Удивительно, но он проснулся точно по расписанию.
Самолёт клюнул носом и понесся к земле, так и не включив огни. Крутая глиссада с креном влево, и вот уже колёса плавно коснулись взлётки. Посадка из разряда фантастики – мягкая, неслышная, в одно касание. «Боинг» почти подкатил к стеклянным дверям аэровокзала, тут же неслышно подъехал трап и мы гуськом потянулись в здание.
Аэропорт был пуст. Девственно пуст. Вообще. Абсолютно. Лишь в конце зала маячило несколько штатских. «Хиджабки» сразу же прошли к ним и через мгновение растворились, крепыши сбились в стайку, но как-то слишком профессионально, спина к спине, будто заняли круговую оборону. Откуда-то вынырнул