– Не «когда», а «если», – проворчал юноша. – И давайте уже приступим, а то скоро обед, а я не хочу пропустить вторую пробежку.
– Какой ты правильный, Тони, – сказал Оберт не то с иронией, не то с уважением.
– Должен же я как-то защищаться от рутины, – сказал тот, словно оправдываясь. – Если один день неотличим от другого, выбор невелик. Либо лежать пластом в своей берлоге, предаваясь пустым воспоминаниям, либо стать частью этой рутины. Мне-то вспоминать особо нечего.
– Насчет берлоги, – сказал де Врисс сердито. – Камешек в мой огород?
– Но ведь у вас нет огорода, – промолвил Тони недоумевающе, а Оберт снова засмеялся.
– Правильный и простой, – сказал он. – Только такие способны выжить в болоте повседневности.
– Вам не удастся меня обидеть, – с достоинством сказал Тони.
– Правильный, простой и величественный, – сказал Оберт и потрепал его по макушке. – Я иду первым, а ты прикрываешь.
– Что прикрываю? – снова не понял Тони.
– Его задницу, – пояснил де Врисс. – А я в случае чего трижды раздельно стучу в окошко.
На всякий случай Оберт толкнул запертую дверь. «Это я уже делал», – ехидно сказал за его спиной де Врисс. Тогда Оберт извлек из-за пояса короткий плоский брусок из безымянного эхайнского металла. «Ух ты! – негромко поразился Тони. – Где взяли?» Вместо ответа Оберт приналег на брусок – тот выгнулся, но не лопнул, а спружинил, – и отжал дверной замок, как и повсеместно, исполнявший сугубо декоративную функцию.
– И как мы вернем все в изначальное состояние? – озабоченно спросил Тони.
– Да никак, – проворчал Оберт, проходя внутрь.
Тони, озираясь и зачем-то пригнувшись, проследовал за ним.
– Нас заметят, – предупредил он.
– Непременно, – сказал Оберт. – И очень скоро. Кто научится обманывать эхайнские средства слежения, тот обретет весь мир… И потому нам следует спешить.
– Что мы ищем?
– Не знаю, – честно признался Оберт. – Доказательства.
– Доказательства чего?
– Не знаю, – повторил Оберт. – Возможно, того, что мы не сходим с ума. Или что мы существуем в реальности, а не являемся возомнившими о себе виртуальными образами. «Природа дала нам любознательность, чтобы возбудить деятельность нашего ума. Однако она вовсе не стремилась к тому, чтобы удовлетворение любознательности стало главной, еще менее – единственной целью его употребления»[3].
– У вас богатая фантазия, – сказал Тони саркастически. – Наверное, вы читали слишком много беллетристики.
– Я даже пытался ее сочинять, – усмехнулся Оберт. Тони воззрился на него с изумлением и ужасом, как на привидение. – Ты ведь не думал, дружок, что литераторы вымерли одновременно с динозаврами? Как это у меня… «В углу комнаты виднелся одинокий шкаф». Постыдно, правда? А самое постыдное… – Оберт на мгновение погрузился в воспоминания. – Так вот, самое постыдное – что я пытался ее преподавать.