Выучившись на геолога, он постоянно пропадал в экспедициях. Матери писал редко и в его скупых, как будто обрубленных строчках она не могла найти опору своему одиночеству и тоске, которая всё чаще и чаще наведывалась к ней. Втайне она мечтала о внуке, хотелось, чтобы в жизни появилось, наконец, существо, которому можно было отдать всю нерастраченную нежность сердца, которую она так тщательно всегда скрывала от всех, даже от собственного сына.
Ей всегда хотелось быть и, главное, казаться сильной и неуязвимой, и ей это удавалось. Во всяком случае, никто не мог похвастаться тем, что когда-нибудь видел, как она плачет.
Вырастив сына и выпустив его в жизнь, она осталась совсем одна. Годы, одиночество, надвигающаяся старость делали своё дело. И частенько, в бессонные ночи, вспоминая свою юность, своего мужа, умершего так рано, и, наконец, сына; она всё чаще и чаще засыпала в слезах. И не было никого рядом, кому она могла бы доверить свою боль. А внук или внучка могли стать объектом её любви и заботы, уж сейчас она не стала бы скрывать от них свою любовь. Но сын, мотаясь по экспедициям, так до сих пор и не женился, и её мечты так и оставались мечтами, лишь добавляя ещё больше боли.
Клавин голос вдруг оторвал её от грустных мыслей:
– Ой, извините, Вера Петровна, что-то я совсем расстроилась и вас взбулгачила. Простите меня, нервы что-то ни к чёрту последнее время. Пойду я, разузнаю, что да как.
С облегчением закрыв за ней дверь, Вера Петровна пошла на кухню и налила себе стакан цветочного чая.
– Вот бедоносец-то.
Усевшись за маленький, угловой кухонный столик, Вера Петровна попыталась осмыслить новость, которую принесла ей Клава.
Кузнецов жил в соседней квартире, на той же лестничной площадке, что и она. Это, наверное, был единственный человек в доме, который не вызывал у неё раздражения. Средних лет, моложавый, он всегда вежливо пропускал её вперёд, если они сталкивались в дверях подъезда, а однажды даже помог донести до квартиры тяжёлую сумку с продуктами.
Он был молчалив и никогда не досаждал пустыми разговорами. Почти всегда с ним рядом был белый, огромный пёс. Высоченный, с узкой, длинной головой, он был очень красив. Когда она встречала их на улице, лёгкость, с которой передвигалась эта собака, грациозный поворот головы невольно восхищали: она была очень чувствительна к прекрасному, что бы это ни было – красота заката, человека или животного.
При всей своей красоте этот пёс был такой худой, что Вере Петровне иногда хотелось спросить у хозяина, почему он так плохо его кормит, но так как она принципиально не вступала в контакт с соседями, то и не спрашивала, да и какое ей, собственно, было дело до этого.
Жили они тихо, ни шума, ни лая она никогда не слышала из их квартиры, хотя живущий выше этажом маленький, лохматый пёсик частенько изводил её слух своим звонким, заливистым лаем.