Тот, что стоял у очага, повернулся, и вагар смог рассмотреть его подробнее. Толстогубый, с коротким, свернутым в сторону носом и темно-коричневой нездоровой кожей. Туловище его походило на раздувшийся мешок, поставленный на тонкие ноги. В довершение всего волосы урода были выкрашены в ярко-красный цвет.
– Умх! – сказал чиновник за столом. – Как думаешь, сколько нам еще ждать?
– Ждать? – тонким голосом переспросил палач. – Зачем ждать?
– Ну, пока дурь из девки выйдет?
– Выйдет! – сказал палач, перебирая свои инструменты.
Вагар разглядел на его лице реденькую бородку.
«Он не конгай, – решил Биорк. – Омбамту?[15]»
Палач взял тонкую длинную иглу на деревянной ручке и сунул острие в огонь. Когда, по его мнению, игла достаточно раскалилась, он подошел к девушке, смотревшей на него с бессмысленной улыбкой, схватил ее за руку и принялся медленно ввинчивать раскаленную иглу ей в локоть.
Девушка перестала улыбаться. Какое-то время лицо ее было неподвижно. Потом огромные глаза наполнились слезами.
– Не надо, – проговорила она. – Мне больно.
– Брось ты ее! – сказал чиновник. – Не видишь, она еще не очухалась.
Палач подошел к очагу и плюнул в огонь.
– Я не буду ждать! – сказал он. – Опять до утра провозимся!
Девушка с ужасом смотрела на свой локоть, из которого торчала игла. Вагар скрипнул зубами: он ничего не мог сделать – между ним и комнатой была стальная решетка. Толстые прутья, заделанные в камень.
Палач подошел к девушке и пошевелил иглу. Она вскрикнула.
– Слышишь? – спросил палач. – Погоди немного – и она так завизжит, что ты оглохнешь.
– А она – ничего, – сказал чиновник и сглотнул слюну.
– Не люблю баб! – сказал палач и снова сплюнул. – Любуйся пока. Тем, что останется, даже магхар побрезгует.
– Ну ты говоришь! – сказал чиновник. – Вдруг она сразу все выболтает?
– Ну и что? – возразил палач. – Откуда мне знать, что она не врет? Нет! Моя работа мне известна. А твоя работа – кистью мазать. Кончим – пойдешь купишь бабу и трахнешь.
– После твоей работы только блевать хочется, – вздохнул чиновник. – Какие там бабы!
– Привыкай, привыкай! – покровительственно сказал палач. – В помощники возьму. Видал, как хозяин меня жалует?
– Лучше сдохнуть! – сказал чиновник.
На парковой лужайке, звеня мечами, вертелись четверо всадников. Трое были личными стражниками Шинона. Четвертый – Эрд. Прекрасный пард под светлорожденным был весь покрыт бурой засохшей кровью.
«Ранен? – предположил Шинон. – Нет, вряд ли. Слишком много крови, чтобы остаться в седле». Тут Шинон узнал парда своего сотника и огорчился: добрый был солдат. Преданный.