А потом мы оказались на той стороне.
Сначала все молчали. Я сидела, слушая, как скрипят выгибающиеся пластины корпуса, приспосабливаясь к новой физической реальности. Гант с Пауком провели полную проверку сетей, пробежались пальцами по всем экранам, убеждаясь, что филигранные настройки звездолета не пострадали. Когда за мной наконец пришла Ломакс, на ее тонких губах играла редкая улыбка. Она два дня показывала мне операционные и жизнеобеспечивающие системы видавшего виды корабля, от причальных зажимов и грузового люка до устройств терморегуляции и биопереработки отходов. Ника Мориарти мы, по негласному уговору, не упоминали.
– Поздравляю с успешным первым гиперпрыжком, – сказала мне Ломакс и неумело поклонилась. – Теперь ты наша.
Я озадаченно заморгала. Наша – это чья? Ломакс, Ганта, Брофа и Паука связывала только преданность Нику. Я совсем не так представляла себе команду – ни у кого на корабле, кажется, не было званий и определенных обязанностей, и, насколько я могла судить, они не слишком друг друга любили. Просто у них пока имелась общая цель и не было других вариантов, только и всего. Знать бы, что будет, когда придет моя очередь отдавать им приказы.
– Спасибо, наверное.
Гант, все так же скрючившись над приборами, буркнул что-то себе под нос. Ломакс предпочла не услышать. Она подтянула к себе экран, развернула так, чтобы мне было видно изображение.
– Добро пожаловать на Редлум.
На дисплее зрелым яблоком в черном космосе висела планета. В мировом океане распластались три сухих, рыжеватых континента.
Я склонилась поближе и прищурилась:
– Где тут космопорт?
Почему-то ожидала, что отсюда он предстанет растянувшимся по суше вроде опухоли.
Ломакс покачала головой.
– Причаливаем к орбитальному доку. – Она стукнула пальцем по экрану и выделила станцию на орбите. – Там твой отец.
– На станции?
– Да.
Чуть позже, вернувшись в каюту Ника, я наскребла в себе отваги реактивировать запись.
– Привет, – сказал он, приобретая кажущуюся плотность над крышкой кристалл-плеера. – Выглядишь гораздо лучше. Чище и не такая бледная. Сколько времени прошло?
– Два дня.
– Два дня?
– Я была занята.
По правде сказать, я нарочно тянула: испугалась бури взбаламученных чувств и опасалась новой боли. Мне уже было известно, как тяжело терять родителей, и не хотелось проходить через это заново, особенно сейчас, когда из-под ног выбили все, что представлялось надежной опорой.
– Ломакс показывала мне корабль.
Голограмма Ника, как и в прошлый раз, была одета в куртку, лежавшую теперь на кровати. Он сунул руки в карманы и глянул на меня из-под косматых бровей.
– Что скажешь?
«Тете Жиголо» исполнилось самое малое двести семьдесят лет.