Но Дмитрий Алексеич, руководитель кружка, методично постукивая карандашом по электрической точилке, каждое занятие твердит:
– Ходить тоже сразу никто не начал. Ползают человеки. Потом за ручку их водят. А уж потом – и шаги, и шишки, и медали. Золотые! Так что хочем результат – учимся с азов.
Снимает очки:
– Соколова вон точно не хочет. У Соколовой опять травки-муравки.
Под сдавленные смешки Милка убирает тетрадный лист с мольберта.
Василина протискивается за Натальей, между креслами и стеной:
– Ты, Наташка, матери своей скажи, чтоб она чайник купила вместо сгоревшего. А то придет вместо неё новый сотрудник…
Наталья дёргает плечом:
– Скажу, скажу.
У окна в углу сидит Милка. Кивает. Щёки горят, на шее – пушистый шарф.
– Короче, вот, гляди! – Наталья гордо протягивает руку.
Тут жёлтые Васькины глаза становятся круглыми, как пуговицы. Перед ней на полу – аквариум. А внутри – плоские, чёрные, в рыжую полоску… Шевелятся. Она подаётся назад:
– Чего это? Что за гадость вы тут развели?
– Не гадость, Вась, не гадость. Они мага… мадагаскарские, прикинь? Они старше динозавров!
– Чокнутые… Отец-то мой видел?
– Совсем сбрендила? Проще их сразу ему в кабинет притащить. Это Акуличев Гошка из Москвы привёз. В метро там поймал, прикинь? Двоих. А они расплодились. Он детёнышей Милке – на день рожденья.
– И давно они тут? – Василина морщит нос.
– С октября как раз. Знаешь, как выросли! Короче, мы решили опыт провести. Что у них настроение от ухода зависит. Если с ними разговаривать, музыку включать – они веселее делаются. И блестят. Мил, а покажи фокус!
Милка опускает руку внутрь. Щекочет твердые плоские спинки.
В небольшом зале, где Васькин отец принимает всяких гостей и проводит нечастые совещания, раньше был живой уголок – с птичьими вольерами, с бассейном для красноухих черепашек, а теперь осталось только море цветов да пара пустых клеток… так вот, здесь – необычная акустика. И мягкий свист, идущий из аквариума, отражается от стен, от потолка, тонет в зелени пыльных драцен и розанов.
– Слышишь? – шепчет Наталья. – Поют!
Васька закатывает глаза. Потом крутит пальцем у виска:
– Неужели не противно?
– Нет. Они чистоплотные, Вась.
– А это чего? – Василина тычет в мишуру, приклеенную на скотч по периметру аквариума.
– Это Новый год скоро. Чтобы радовались они. Понимаешь?
– Даа… Я понимаю. Вы обе, да и Акуличев тоже – ненормальные. Но я-то тут причём?
– Так мы ж с мамкой переезжаем, всё, завтра последний день, ты же в курсе. А Милка – вон, смотри! Тридцать восемь и пять, мамка ей щас намеряла. Провожать её пойду, опять ангину схватила, дитё малое. А их на кого оставить? Их-то кормить надо! Апельсины любят, яблоки. Вот тут, в пакете, смотри, мы припасли уже.
Милка поднимается, заглядывает в жёлтые глаза.
– Нам некого попросить больше, Гошку в новый ФОК теперь возят. А ты всё равно тут каждый день…
Но Наталья машет на неё:
– Да погоди. Вась, им много не надо. Только покормить и всё. Ну и крышку закрыть, а на неё – цветок. Вон, в белом горшке – епискус.
– Гибискус, Наташ…
Василина суёт руки в карманчики сарафана.
– Мне ваши тараканы ни на фиг не сдались.
– Знаешь чего! Ты сколько раз у мамки моей в гардеробе за вешалками пряталась, а? Когда музыкалку прогуливала?
Василина фыркает. Милка бормочет, тиская длинный ворс шарфа.
– Вась, мы потом про них доклад напишем…
Наталья подхватывает:
– Ты где учишься-то? В лицее? Вооот! Как зачитаешь, да ещё и с фотками – все ж рухнут!
– Презентацию, что ли, сделать? – Васька опять закатывает глаза. – Ну ладно, присмотрю, уговорили. Но только на неделю! До Нового года. А там – как хотите.
***
Шумно. Ёлка, бумажные снежинки под потолком. Милка влетает в вестибюль. Дмитрий Алексеич, встречающий своих у гардероба, ловит её за рукав:
– Соколова, ты бы не раздевалась. За полгода всего на пять занятий ходила. Давай-ка домой, дорогуша, поправляй здоровье. Родителям я позвоню.
Она кивает, пятится, мельком смотрит на суетливую новую гардеробщицу, а когда учитель отворачивается, как была, в пуховике, с папкой, скачет по лестнице наверх, распахивает двери. И ещё в потёмках видит: прямо посередине длинного стола стоит аквариум. Открытый, пустой. На прозрачных стенках