Патологоанатом любил в сухие, солнечные дни присаживаться на край этой столешницы и погружаться в давние воспоминания, где кружили яркие бабочки, каких он не видел не то что в городе, но даже и на луговых просторах. Бледненькие, будто выгоревшие лимонницы, голубянки, желтушки, аляповатые крапивницы только и радовали в пору природного цветения его глаз. Мир поблек, перестал волновать его своей непредсказуемостью, случайностью так, как это воспринималось им ранее, его юной бесформенной, безграничной душой. Чужие и собственные беды и слезы выхолостили из него банальную, трогательную способность удивляться как мелочам, так и большим событиям, окрашенным в белые или черные тона. Испытания прошлого притупили его чувства, отшлифовали их, будто залили нервные окончания тончайшим слоем изоляционного лака. Даже смерть, чужая, близкая или собственная, перестала волновать его сердце.
Так сидя в теплые деньки на краю непригодной для дела мраморной столешницы, патологоанатом мечтал когда-то в будущем заполучить ее в виде собственной надгробной плиты. Да, это будет его единственным желанием и завещанием – обрести свой вечный покой именно под этой громадой. За долгие годы службы он сдружился с нею, если не сблизился, доверял ей свои сомнения и думки, сказанные им вслух во время многочасовых бесед с самим собою. Столешница, так ему казалось, чувствовала движение его мыслей, его клеток, всей его жизни. И она должна была стать его посмертным одеялом.
Средний из трех столов, что использовались в морге по назначению, почему-то среди медбратов этого заведения считался элитным местом. Среднее, значит, не такое одинокое, окруженное с двух сторон вниманием, как тумба под номером один пьедестала почета. Работники морга любили съязвить кому-либо из своих потенциальных клиентов, сталкиваясь с ними в бытовой перепалке где-нибудь в очередях или общественном транспорте: «Ну, не быть тебе посередине!» Это звучало из их уст как шутливое проклятие. Простой смертный, конечно, не догадывался о жутком смысле такого высказывания, пожмет в недоумении плечами, глядя на своего не совсем нормального оппонента, да и пойдет восвояси, не предполагая, что его лицо отпечаталось в мозгу профессионала, а это может грозить ему в будущем пренебрежительным отношением к его плоти на анатомическом столе. Но волнует ли это мертвых?
На средний стол клали самых симпатичных, ухоженных, с отпечатком благородства на лице либо юных и невинных. Вскрытие почему-то всегда начиналось с этого же стола.
ГЛАВА 4
Патологоанатом жил один. Ему принадлежала большая квадратная комната в коммунальной квартире сталинского дома. По другую сторону длинного,