Даже окружающий пейзаж оказывал отупляющее влияние на рассудок. Долина Дарденны – один из редких оазисов в департаменте Вар, но люди, бывавшие в центральных и северных провинциях Франции, все равно считают его довольно сухим. Наш замок расположен в наиболее орошаемой и свежей части ущелья, но окружающие его голые горы с пепельными хребтами и вершинами из белого известняка обжигают взор и заставляют разум каменеть. Между тем это все-таки красивая местность, с резкими линиями, открытая солнцу, суровая, без изящества и шарма, но зато и без всякого кокетства, мелочности, манерности. Понятно, за что ее любили мавры: она как будто создана для этих суровых людей, не стремящихся к лучшему и живущих с осознанием незыблемости судьбы. Наши места также сравнивают с Иудеей, колыбелью учения, отвергающего земные наслаждения и ищущего на вершинах лишь мечту о бесконечности.
Не сумею рассказать о своих первых впечатлениях. Я не могла их осознать, но отлично знаю, что из года в год Прованс оказывал на меня влияние, подавляющее интеллект, если можно так выразиться, и одновременно моя личность, пытаясь как-то реагировать на это, бушевала во мне, будто гроза без молний. Этим объясняется моя склонность к мечтательности и застой в том, что касается аналитических способностей.
Белломбр – старинное владение маркизов, фамилии, сегодня уже угасшей. Муж моей бабушки, славный провансальский дворянин и уважаемый морской офицер, купил это поместье до Революции, и его вдова никогда более отсюда не выезжала. Она вышла замуж поздно и через несколько лет потеряла мужа. Бóльшую часть жизни она прожила в одиночестве, а поскольку сын оставил ее, когда ему было шестнадцать, она пятнадцать лет жила одна-одинешенька, а найдя меня, перенесла на меня всю свою привязанность. Привычка к одинокой жизни, беспечной и смиренной, способствовала ее стремлению к уединению, поэтому моя бабушка была не очень общительна. Хрупкое здоровье было еще одной причиной, по которой она не любила перемены мест, и, хотя сердце ее было чрезвычайно нежным и преданным, она устанавливала между собой и объектами своей любви невидимую границу. Бабушка говорила мало и в свои семьдесят лет поражала какой-то странной робостью. Почти не получив образования, подобно большинству дочерей аристократов своего времени и края, она избегала говорить на темы, по поводу которых побоялась бы высказать свое мнение, ну и, раз уж приходится быть откровенной, она считалась особой приятной, хорошо воспитанной,