– Нет, – помрачнев, сказал Антон, – не угадала. – Я легко мог бы пригласить любую из ваших «кукол Барби». Но я уже не настолько молод, чтобы впадать в эйфорию при виде смазливой мордашки. Мне больше по душе умные, симпатичные и независимые женщины, вроде тебя.
– Неужели? – подняла брови Марина. – Первый раз вижу мужчину, которому нравятся независимые женщины.
– Жаль. Ты имела дело не с мужчинами. К тому же, ты напрасно считаешь, что никто не может тебя понять. Я прекрасно знаю, каково это – вырасти без родителей и самому пробивать себе дорогу. У меня руки чесались дать по морде вашему менеджеру, когда он тебя обидел.
– У меня тоже, – призналась Марина. – Ты тоже детдомовский?
– Не совсем. До двенадцати лет у меня было то, что трудно назвать семьей.
– А потом?
Антон усмехнулся.
– Давай лучше выпьем за очаровательную женщину, которая, несмотря на все мерзости жизни, сохранила достоинство, оптимизм и веру в себя. За тебя, Марина.
Марина вдруг почувствовала, что краснеет. Едва ли не впервые в жизни.
Лене не спалось. Она долго ворочалась с боку на бок. Затем, не выдержав, пошла на кухню и выпила таблетку радедорма. Парадоксально – чем больше она уставала, тем хуже спала.
Завтра она поедет к родителям. Как всегда, раз в две недели, по воскресеньям. Лена наизусть знала программу их встреч.
Они, как всегда, скажут, что очень гордятся своей девочкой. Тем, что она сама всего добилась. Хотя они и желали для нее другого… Но она все равно молодец. Только ей скоро двадцать шесть, и пора уже подумать о создании семьи, о детях… Да и им так хочется понянчить внуков, пока еще не совсем состарились…А она будет виновато молчать, закусив губы. Разве она сможет им объяснить, что мужчины, с которыми она встречается, ей глубоко безразличны, что она сходится с ними без радости и расстается без сожаления?
Как можно объяснить, что она до смерти боится вновь почувствовать эту боль, такую, что невозможно ни дышать, ни двигаться, ни просто жить… Когда темнеет в глазах и обрывается внутри. И ты перестаешь ощущать что-либо, кроме этой боли, чувствуя себя чучелом, из которого вытряхнули внутренности и набили шуршащими зелеными бумажками… Боль от пустого и страшного слова: «Уходи…»
Если бы годы можно было вернуть… Если бы ей снова стало девятнадцать… Если бы не ее дурацкое тщеславие, не чудовищное упрямство… Если бы не блеск софитов и восторженных глаз, ознаменовавших рождение новой звезды… Если бы кто-нибудь объяснил тогда глупой девчонке, что, когда звезда догорает, остается горстка горького черного пепла…
Прошлое не возвращается. Никогда. Контракт на двенадцать миллионов франков. Вот реальность. Еще один звездный час. Еще один шок. Еще один счет в швейцарском банке, шубка, автомобиль, огромный дом там, где плещется за окнами лазурное море… Дом, где в каждой комнате по телевизору, чтобы не слышать леденящей душу тишины, не думать о маленьких детских ручонках, протянутых к ней со словом: «Мама»…
Мобильник Ника снова затрещал.