Бордовая тетрадь. Ольга Евгеньевна Шорина

с овальной плешью в чёрных волосах. Свернули не во дворы, а на улицу

      Я обогнала их, будто не вижу. Обратят на меня внимание, или сделают вид, что не знают?

      Обратили.

      – Аль, – начал Сафронов, – ничего пока не получается, обожди пока месяцок…

      У него уже «мгновения спрессованы в столетия».

      И тогда я протянула ему четыре рубля:

      – Хочу вернуть долг за членские взносы. Вы же тогда за меня заплатили…

      Но Сафронов, у которого осенью листьев не выпросишь, отказался!

      – Нет, Аль, пока не надо. Пока у тебя мало денег.

      И снова тоска и безнадёга!

      5 октября 1999, вторник

      Сегодня – уже сорок дней, и все наши ещё в девять утра уехали на кладбище.

      У нас все работают, и все взяли отгул. И я тоже на «своей работе» «взяла отгул». Но на кладбище я ехать не захотела, поэтому мама велела мне сидеть дома и никуда не выходить. И я так и делаю.

      Уже четыре дня. Семь часов прошло. Никого нет. У меня от ужаса пересохли губы и язык. А вдруг со всеми ними что-то случилось?! Что тогда делать? Лихорадочно соображаю.

      Одну квартиру можно будет сдать. Только это опасно. Но я же теперь не одна, у меня есть партия! Может, на работу куда пристроят. Хотя если до сих пор не пристроили, то вряд ли и впредь чем-то помогут.

      Сегодня очередное партсобрание. Очень рано, в шестнадцать часов. Я предупредила, что меня не будет. После того скандала я боюсь туда идти.

      ***

      Родители вернулись в начале восьмого. Очень им по кладбищу гулять понравилось! В жизни никуда не ходили, а там, словно вареньем намазано.

      – Там хорошо! – чуть ли не закатив глаза, сказала мама. – Сойки яйца клюют. Собаки и кошки, живут у сторожа в сторожке…

      Потом с восторгом рассказала, как хоронили военного, и палили из ружей. И про бандоса, могила которого залита розовым бетоном.