– Послушай, Петр Игнатьевич, – недобро щурясь на монитор, прежним легким, праздным тоном продолжал подполковник, – ты извини, конечно, но у меня к тебе дело. Ничего особенно важного или, упаси бог, криминального, но хотелось бы навести справки об одном человеке. Да, по вашему ведомству…
Рублев слушал, как он воркует и сыплет прибаутками, уламывая собеседника поделиться с ним не подлежащей разглашению информацией, и опять испытывал растущую неловкость. Было без очков видно, что Павел Егорович в данный момент не просто напрягает, а, пожалуй, даже перенапрягает одно из своих собственных полезных знакомств, рискуя раз и навсегда его потерять. Так и подмывало сказать: «Да плюнь ты, Егорыч, само как-нибудь рассосется», но Пермяков был прав: судя по всему, дельце вырисовывалось не из тех, что рассасываются сами собой. Толстопузый Василий Андреевич Михайлов оказался мстительным и злопамятным и, не имея возможности справиться с противником в честном бою один на один, начал использовать для сведения личных счетов свои весьма широкие служебные полномочия. Борис Рублев уже давно перестал быть настолько наивным, чтобы в подобной ситуации надеяться на защиту закона. «Закон – что дышло: куда повернул, туда и вышло», – говорят в народе, а Михайлов, если и впрямь служил в ФСБ, был как раз из тех людей, которые это дышло ворочают – когда по приказу сверху, а когда и по собственному разумению, как в данном случае. Незаметный со стороны поворот на сотую долю градуса мог стереть Бориса Ивановича в порошок, а ему, как ни странно, по-прежнему хотелось жить – и по возможности на свободе.
Тем не менее, когда Пермяков положил трубку, он высказал ему свои соображения по поводу злоупотребления полезными знакомствами и принес подобающие случаю извинения.
– Забудь, – отмахнулся Павел Егорович. – Нашел о чем говорить! Ты мне дочь вернул, мне этот должок до самой смерти не выплатить. Давай-ка лучше накатим по маленькой, полчасика, как ни крути, подождать придется. А то и часок…
Борис Иванович воздержался от продолжения дискуссии. В словесных прениях он был не силен, да и Пермяков поступил так, как поступил бы в схожей ситуации сам Борис Рублев – то есть, по его разумению, абсолютно правильно. А спорить с тем, что сам считаешь единственно верным, – значит кривить душой, чего Борис Иванович не любил и никогда по-настоящему не умел.
Они выпили по одной, закусили чем бог послал, и Пермяков затеял разговор на отвлеченные темы – несомненно, с целью убить время и разрядить обстановку. В ходе этого разговора Борис