– Я заплачу. Вы скажите, сколько надо? Я заработаю и отдам, – твёрдо пообещала девушка. Иван Анатольевич молчал. За него ответила жена:
– Отдаст она… когда рак на горе свистнет. Много ли ты заработаешь? И чем? Твоими акварелями? Это смешно! Кто же их купит? Такие любой нарисует, вон хоть Райка Баронина.
Последний аргумент оказался убийственным. Нина покивала головой, соглашаясь, и молча закрыла за собой двустворчатые двери. Двери были предметом вечного вожделения и вечной зависти тёти Раи, которая при всяком удобном случае поливала грязью «вшивых интеллигентов». Нина ей не верила и искренне считала чету художников хорошими, воспитанными и добрыми людьми: скандалистке они не возражали, не вступали в перепалку, не реагировали на Раины бесконечные провокации и единственные в квартире обращались к обидчице по имени-отчеству, величая Раисой Петровной.
Нина впервые подумала о том, что тётя Рая в чём-то права. Бездетные Зверевы занимали две комнаты, тогда как Нина с мамой и бабушкой ютились в одной, тринадцатиметровой, а Витькины родители с Витькой и престарелой Витькиной прабабушкой жили в комнате вчетвером. Зверевы старались сохранить добрые отношения с соседями, потому и привечали маленькую Нину.
С того дня Иван Анатольевич с ней не занимался. Рисунки, которые приносила Нина, возвращал без замечаний, жаловался на плохое самочувствие, виновато разводил руками. Пробормотав «извините, Иван Анатольевич», Нина закрывала за собой дверь и слышала вдогонку: «Да нет, это ты меня извини, разболелся безо времени». Встречаясь с Ниной на кухне, Анна Феоктистовна отводила глаза, будто они были в ссоре. Будто Нина её обидела.
– Я вас чем-то обидела? – спросила Нина, не любившая недомолвок.
– Что ты, девочка, какие обиды… Просто Иван Анатольевич болеет, я за него беспокоюсь, ему врач постельный режим прописал, а ты со своими занятиями… так не вовремя! Ты уж прости за резкость, – спохватилась Анна Феоктистовна. – Я ведь не со зла.
Между тем к Ивану Анатольевичу приходили ученики, каждый час звонок в их квартиру рассыпался тремя длинными трелями, Анна Феоктистовна выскакивала как кукушка из часов, уводила звонившего в комнату. Нина видела, и ей было непонятно: с другими занимается, а с ней не хочет, неужели из-за денег? Нет, не может быть, ведь всё детство они были друзьями, и дядя Ваня (тогда он был для неё дядей Ваней) говорил, что Нинины рисунки его сильно удивляют.
Детство кончилось, поняла Нина. Ещё она поняла, что удивляться – это не только изумляться и рукоплескать. Удивиться – это поднять брови, сделать большие глаза и развести руками. Что и делал Иван Анатольевич, пряча усмешку от зорких глаз жены, которая не позволяла ему «обижать девочку».
Не зря говорят, что самые горькие обиды и самую сильную боль нам причиняют близкие