Государь наш, помимо великого князя Константина Павловича, посланника нашего в Австрии Александра Куракина («бриллиантового князя»), министра Будберга, генерал-прокурора Беклешова, генерала Беннингсена, многих других важнейших сановников, и ещё меня, грешного (правда, безо всякого официального назначения; я ему нужен был токмо для тайных собеседований), включил в свиту свою и полковника Михайлу Воронцова во главе с баталионом преображенцев. Собственно же караульные функции были возложены на пол-эскадрона кавалергардов и пол-эскадрона лейб-гусар.
И всё. Остальным из всех наших было строжайше запрещено появляться в Тильзите.
Призывая Воронцова во главе преображенцев, Александр Павлович в полной мере проявил свою неуклонную, сугубо последовательную мстительность. И пришлось таки Михайле Семёновичу обосноваться в Тильзите и стать свидетелем утверждения российско-французского противуанглийского союза. Покусал он себе тогда локоточки, на радость нашему императору, и как ещё покусал.
Государь обосновался в небольшом двухэтажном особнячке, пред входом в который стояли каменные львы. Отведённая мне комнатка прямо примыкала к кабинету, в коем обычно Александр Павлович работал. Там же он и принимал императора Франции.
После ужина Его Величество обычно отправлялся запросто к Бонапарте (тот жил неподалёку совсем), или же тот оставался у нас или приходил к нам (последнее зависело от того, у кого именно из них был ужин).
Ежели Бонапарте приходил к нам, то меня это особенно устраивало, ибо мне почти всё из бесед их удавалось расслышать. А длились беседы часов до двух ночи.
Александр Павлович, конечно, совершенно преднамеренно велел предоставить мне комнатушку, примыкавшую к его кабинету. Его Величеству крайне важно было, услышать мнение человека со стороны о беседах его с Бонапарте, важно было понять, кто, собственно, одолевает в сих полуночных поединках.
Наш государь был хитрее и гораздо пронырливее, чем Бонапарте, легко и даже с блеском ставил его в двусмысленные положения, но вот устоять пред невероятным напором бешеного корсиканца никак не мог, и в итоге сдавал достигнутые в трудной борьбе позиции, хотя всё же и не до конца.
Прежде всего Александру Павловичу пришлось признать все титулы, которые Бонапарте себе присвоил, и значит, все прежние анафемы корсиканскому самозванцу, захватывавшему европейские престолы, просто-напросто отменялись. И пришлось признать те переделы европейских королевств и княжеств, которые за последние годы произвёл Бонапарте.
При такой ситуации последний выглядел очень даже хорошо, а наш государь не очень.
«За что же, Ваше величество, столь высокая плата»? – вопрошал я, ведь фактически Александр