Ей впервые предстояло ехать в СВ! Билет был для нее слишком дорогим, и она помнила, как целые десять минуты мялась у кассы, принимая решение ехать или нет, когда молоденькая кассирша, пощелкав по грязной клавиатуре красными наманикюренными ноготками, сообщила, что остались только верхние полки на боковушках плацкарта и СВ. А потом громко захихикала, прочитав ее фамилию.
– Калач? – воскликнула перегидрольная фея.
– Колач, – поправила Людмила, – через «о», и ударение на первый слог.
Кассирша пожала плечами, как бы говоря, что пассажирка болтает всякие глупости, отдала ей билет, паспорт и с шумом опустила стеклянную перегородку, на которой уже красовалась табличка «Перерыв пятнадцать минут».
Мила печально вздохнула.
Вот уже тридцать лет, как она произносила одну и ту же фразу и отчаянно мечтала избавиться от своей фамилии. Вот бы выйти замуж за Князева или Цветкова, к примеру.
Наконец, на одном из вагонов Людмила, или как все ее называли, просто Мила, остановилась и прочитала заветный номер «13».
Ну а какой же еще вагон ей мог достаться?
Конечно, тринадцатый. Впрочем, оказалось, что вагоны с пятого по двенадцатый включительно отсутствуют, и ее тринадцатый номер следует прямо за шестым вагоном, в котором располагался ресторан.
Мила достала из кармана билет, затем паспорт и незаметно смахнула со лба капли пота. Девушка взглянула на проводницу, ожидая увидеть на ее лице неодобрение, но наткнулась на милое улыбающееся лицо молодой женщины исполинского роста.
– Намаялась, горемычная? – посочувствовала дама, взглянув на увесистый чемодан и душивший Людмилу огромный вязаный шарф, на который все-таки упала капля пота.
– Ага, – закивала Мила, и прижала чемодан к джинсовому боку, – и что я с ним дальше делать буду, ума не приложу.
– Так починить надо же!
Проводница взглянула на девушку, потом на фото в паспорте, и одобрительно кивнула.
– Мне не кому чинить, я одна еду.
– А вот и нет! – она широко улыбнулась.
– Как это? – изумилась Мила. – Меня девушка в кассе уверила, что второй билет в это купе не продан, это же всего два дня назад было!
– Не всего, а целых два дня назад. Мужчина с тобой поедет, – сказала женщина.
А потом добавила:
– Настоящий дикарь!
Проводница восхищенно причмокнула языком.
– Я не хочу с дикарем! – испугалась Мила.
– Да не боись! Мы в обиду тебя не дадим. Правда, Катюха?
Она подмигнула своей спускавшейся напарнице.
– Поможем-ка девушке чемодан заволочь. Мы сейчас тебе его снизу подадим, а ты принимай. Втроем точно сдюжим! Ну, давай, девушка, твой тяжелый на раз, два, три…
В вагоне оказалось невыносимо жарко.
Ну почему с ней все время так? Еще сегодня утром она с трудом высунулась из-под огромного пухового одеяла, поводила сразу замерзшим носом и констатировала, что дома «холод собачий». А вот в вагоне поезда просто жарища!
По лбу скатилась соленая капелька, повисла на носу, а затем расплылась на рукаве светло-бежевого драпового полупальто огромным темным пятном.
– Вот блин! – выругалась Мила, и попыталась одной рукой расстегнуть массивные пуговицы.
Ничего не выходило. Она сделала последний ожесточенный рывок, и пуговица-ракушка осталась у нее в руке.
– Нет, сегодня определенно не мой день.
Служебное купе… Купе проводников… Первое… Ага, последнее! Это ее купе. В нем она должна была ехать в абсолютном одиночестве и оплакивать свою так и не состоявшуюся любовь с Германом Трубецким.
Подумать только, она могла стать Людмилой Александровной Трубецкой!
Она ведь уже и роспись придумала, и платье подвенечное выбрала, и кольцо, и даже предложила своей лучшей подружке Мирославе, или попросту Мире, стать ее свидетельницей на свадьбе. И Мира согласилась, и совсем не стала над ней смеяться. Она знала, что сейчас над Милой просто нельзя смеяться, невозможно. И Мила тогда подумала, что у нее самая замечательная подруга на свете, что она ее понимает как никто, и что только с Мирой она может поделиться абсолютно всем. Мила и Мира…
Мила