Чем дальше он шёл по наезженной машинами колее, припудренной свежим снежком, среди знакомых ему с детства деревьев, тем больше одна новая мысль развлекала и всё больше увлекала его. Сергей Петрович под гипнозом своей новой мысли свернул с дороги в лес, продолжая думать о своём новом увлечении.
Он вышел на полянку, постоял, глядя вокруг себя, словно чего-то ждал. Вокруг него тихо засыпал прозрачный заснеженный лес: солнце уже садилось, красные отблески неба отражались в чёрных стволах деревьев. Он снял с плеча чехол, собрал ружьё, зарядил оба ствола новенькими красными патронами, взвёл холодные курки, снова вспомнил Любочку, её глаза, и неожиданно для себя заплакал так легко, что в его груди от этих слёз вдруг ожило и зашевелилось забытое им ещё в далёком детстве, какое-то соленное смирное счастье. Ружейные чёрные стволы удачно поместились во рту, обожгли морозом и тут же прилипли к языку и губам Сергея Петровича. Рука, на прощание ещё раз вспомнила Любины губы Любы и приготовилась нажать на гашетку.
Вдруг незнакомый женский голос в тишине леса, совсем рядом с ним, сказал:
– Сережа, что ты делаешь?
А потом крикнул:
– Сережа, подожди!
А потом ещё раз:
– Сережа!
Сергей Петрович очень хорошо запомнил, как тогда он поднял глаза и увидел перед собой молодую женщину в длинной серебристой шубе нараспашку, как он всё не мог вспомнить, кто же она, хотя он знал, что он её знает, как в его голове тогда в один миг вдруг сошлись вместе две мысли: что сейчас здесь в лесу он делает что-то очень стыдное, чего никто не должен был увидеть, и что нужно как можно скорее оправдаться и объясниться сейчас перед этой женщиной.
Сергей Петрович опустил ружьё и улыбнулся.
– Я ничего… Я так… Я только… Я сейчас… – заговорил Сергей Петрович, чувствуя, как тёплая кровь течёт по его подбородку.
А потом он сидел в куда-то едущей машине, в тепле, и всё старался оттереть с ружейных стволов кровь. Он уже знал, что женщина в серебристой шубе – Мальвина Кузнецова; она всё оглядывалась на него и спрашивала: «Сережа, тебе плохо? Что с тобой?» Сергей Петрович всё хотел попросить, чтобы она никому не говорила о том, что видела. И чтобы особенно она не говорила об этом Лилечке и Верочке, не говорила отцу и не говорила Любе, а потом он вспомнил, что Люба уже умерла и её можно уже не стыдиться.
Проснулся Сергей Петрович уже в больничной палате. Пожилой врач с усталым, безразличным лицом, долго осматривал Сергея Петровича, прикладывал своё волосатое ухо то к его груди, то к спине, стучал пальцами по его горячему телу. Мальвина, словно она была его матерью или женой, вытирала его лицо мокрым, пахнущим мылом полотенцем, целовала его лоб, глаза, отчего-то смотрела на него так, словно вот-вот собиралась заплакать, и, наклоняясь к нему, как и Люба, целовала его руку, и ему казалось, что его рука предаёт сейчас Любу, и он всё отнимал и отнимал у Мальвины свою