Хозяин уже хотел вмешаться в разгорающуюся свару, но его опередил гость в золотистой маске зловеще хохочущего Шута.
– Добрые сэры, мы собрались решать гораздо более важные дела, незачем ссориться по пустякам, – обратился он к противникам.
Голос был, вроде бы, негромким и даже несколько усталым, но слова его сразу возымели действие – рыцари, ворча, уселись на свои места.
Хозяин знал, что под шутовским обличием скрывается приближенный шотландского короля Давида. Однако ходили слухи, что на самом деле рыцарь этот представлял братьев-тамплиеров, орден которых был уничтожен более тридцати лет назад, но сохранялся под покровительством шотландской короны. Может быть, и так – в этом мире множество тайн, и даже хозяин знал отнюдь не все из них.
Он усмехнулся: маски носили не только они – весь мир скрывался под маской, и один Бог наверняка ведал, каков он на самом деле. За этим Шутом, возможно, стоит богатство и тайное могущество нечестивого ордена, а вот за вольто хозяина дома – простой белой маской горожанина, какие были на большинстве гостей – и впрямь венецианский горожанин. Пятьдесят четвертый дож града Святого Марка Андреа Дандоло.
Он медленно обвел взглядом комнату на втором этаже своего дворца – как назвали бы его в прочих городах Италии, не говоря уж об иных землях. Но в Венеции он назывался просто «ка» – «дом». В большое квадратное окно дышала промозглая осенняя ночь, оттуда доносились сырые запахи Гранд-канала и омерзительная вонь гниющего мусора, к которой, однако, тут все привыкли и не обращали на нее внимания.
Но в комнате, хоть и полутемной, витал дух богатства и изящества. Колеблемые сквозняками свечи и языки пламени в камине резного мрамора бросали отблески на бронзу канделябров, вычурные бокалы тончайшего стекла, позолоченные ширмы и едва проступающий из полумрака византийский плафон работы личного художника дожа Паоло Венециано. В этом антураже тринадцать мрачных фигур в жутких масках за дубовым круглым столом с ножками в виде грифонов казались то ли совершающими темный ритуал жрецами, то ли плетущими совместные чары магами.
Некоторым образом, так оно и было. Вместе эти люди могли вершить судьбы мира, хотя никто из них – кроме, разве что, самого Дандоло – не был явленным народу правителем. Но каждый представлял могущественные силы. Помимо дожа и трех вступивших в перепалку рыцарей, тут были моравский магнат – ближний человек короля германского и чешского Карла; жупан, посланец царя сербов и греков Стефана; аббат из Авиньона, не имевший титула кардинала, хотя без этого смиренного священника не мог быть избран ни один Папа. Был тут и евнух-грек, прибывший от только что захватившего Константинополь Иоанна Кантакузина; и раввин из Севильи, весьма влиятельный и при кастильском дворе, и в Лиссабоне, и даже в Гранаде; и другой купец, уже христианин, из Генуи – вечной соперницы Венеции. Еще за столом сидели смоленский боярин, пришедший от недавно счастливо ставшего великим князем Литвы Ольгерда; удивительный посланец египетского султана, и, наконец, уйгур из таинственных глубин Тартарии, имевший слово не только золотоордынского владыки Джанибека, но и самого Великого хана. И не их одних.
Маски служили более не для сокрытия лиц, а дабы усугубить царящее здесь равенство. В ином месте и в иное время все эти люди разных племен, вер и званий никогда не сошлись бы вместе. Но сегодня была особая ночь – ночь принятия решений, когда за одним столом собираются непримиримые враги. Это были не только француз и англичанин, уже подавившие вспышку гнева. Византийцы воевали с сербами, Папа преградил королю Карлу путь к императорскому престолу, поддержав его соперника, а хан Джанибек недавно осаждал генуэзскую Каффу, да и с Венецией у Орды отношения были весьма напряженными. В свою очередь князь Ольгерд отнял у татар немало русских земель. А сам дож иногда помимо воли бросал грозные взгляды на гостя в кошачьей маске содомита-ньяги, надетой явно для того, чтобы поглумиться над Венецией. Дож знал, что под непристойной личиной – представитель одного из знатнейших генуэзских родов. Два великих города не раз уже решали свои разногласия силой оружия, и не раз будут делать это в дальнейшем. Но не здесь и не сейчас.
Государи и нации могли враждовать, но этот мир слишком сильно связан множеством крепчайших, хоть порой и невидимых, нитей, и часто требовал совместного делания – конечно же, тоже сокрытого. А без него погружался в хаос, в темные века, как это было во времена умирания империи римлян, когда на ее развалинах то и дело возникали разноплеменные государства, желавшие жить сами по себе. Но рано или поздно приходило осознание нужды, и тайные совещания возобновлялись.
Они испокон веков назывались Советом – на разных языках, потому что такое понятие есть у всех народов. И в разное время туда входили представители разных партий и кланов. Объединяло их одно – возможность оказывать серьезное влияние на дела мира сего.
– Продолжайте синьор, – обратился дож к Ньяге, упомянувшему в своей речи войну