– Тогда я разоружил его. Отобрал травматический пистолет. И предложил ее брату и второму товарищу покинуть место происшествия. После чего они уехали… Вот, собственно говоря, и вся история. Или, точнее, предыстория того, что случилось потом у музея.
Судья предложил задавать вопросы свидетелю. Первым, как водится, вскинулся защитник «потерпевшей стороны»:
– А почему вы решили, что это настоящее оружие? Может быть, это был муляж? Игрушка? Хлопушка, которой потерпевший хотел просто напугать, остановить агрессию подсудимого?
Казаков спокойно ответил:
– Я много лет отслужил в частях специального назначения, прежде чем стать монахом. И, конечно, сразу могу отличить муляж от настоящего боевого оружия…
Тут к допросу свидетеля подключился прокурор. Задал заковыристый вопрос:
– А куда вы дели улику, если с нею происходило противоправное действие?
Конечно, Казаков, прекрасно понявший, к чему он клонит, не стал говорить, что бросил пистолет в Дон. А потом, когда случилась вся эта история с убийством и дракой, долго нырял с местными ребятишками, искал его на дне.
Он просто сказал:
– Я сдал этот травматический пистолет следователю, который вел это дело. И он должен находиться здесь, в суде в качестве вещественного доказательства.
Конечно, пройдоха-адвокат потерпевшего попытался и из этой ситуации выжать что-то выгодное для своего отсутствующего подопечного. Задал еще один вопрос:
– Свидетель! А вы уверены в том, что пострадавший применил бы оружие? Начал бы стрельбу на пляже? Может, он просто хотел прекратить вмешательство посторонних, в данном случае подсудимого, в семейный конфликт?
Конечно, Казаков до конца не был уверен в том, как бы повернулось дело. Но, зная, как умело профессионалы делают выводы и представляют черное белым, а белое черным, ответил четко и жестко, чтобы не дать адвокату никаких шансов.
– Уверен! Применил же он оружие впоследствии!..
– У меня больше вопросов нет!
После выступления Казаков остался в зале. И слушал дело вместе со всеми.
Следом за ним судья пригласил в зал дядю Романа.
Тот явился. По нему было видно, что глава рода нисколько не смущается, а, наоборот, чувствует себя в своей стихии. С достойным и благородным видом он вступил в зал и прошел в центр.
Ефремов-старший