Мария Луиза развернула полуистлевшую ткань и ахнула. В коричнево серой тряпке лежал кинжал. Довольно большой с блестящим, наверное, золотым клинком и рукояткой из белой кости, украшенной как скипетр большим красным камнем.
– А-а-а, – заворожено протянула Селя, – Это рубин.
Мария Луиза сначала молчала, не в силах произнести ни слова. Затем…
– И кому он теперь принадлежит? – маленькая маркиза осторожно взяла кинжал в руки.
– Тебе, – с досадой ответила Селя.
– Почему?
– Если я возьму его, меня обвинять в краже и накажут плетьми.
3
Из дневниковых записей Марии Луизы.
«С тех пор, как я и Селя нашли кинжал, прошли годы. Мы выросли. Кинжал до сих пор со мной. Я ношу его с собой везде, словно талисман. Он спрятан в кожаных ножнах в складках моего платья.
Я давно знаю, что дядюшка Джо не вампир. Сейчас он совсем стар, но по-прежнему сторожит деревенское кладбище.
Как только мне исполнилось одиннадцать лет, мама отослала Селю в деревню навсегда. Маркиза Жозефина посчитала, что детство моё уже закончилось, и в куклы теперь играть неприлично. Я проплакала всю ночь, когда поняла – Селя была всего лишь моей живой куклой. А потом её выбросили, словно пришедшую в негодность. Из Парижа мне прислали воспитательницу, мадам Жозани. Странная, весьма противоречивая женщина. С одной стороны, она невероятно набожна. Нередко, по вечерам, когда мадам Жозани читает мне «Жития святых», слезы не сходят с глаз моих, а душа преисполняется такой тоски и печали, что кажется мне, будто бы я претерпеваю все те лишения и испытания, которые претерпели мученики за веру Христову. Но уже на следующий день, щебеча, словно птаха весенняя рассказывает мадам о Париже, нравах его, а более всего о тамошних товарах. И узнаю я тогда, что сапожники в Париже самые лучшие, портные самые искусные, да и сама жизнь более весёлая, чем в нашей унылой провинции. В Париже королева. Здесь – чернь поганая. И вот когда называет мадам Жозани тех, кого я знаю чернью поганой, закрадывается в моё сердце неприязнь к этой столичной даме. Хоть и учит она меня многому интересному. Танцам и музыке. Старенький мамин клавесин не умолкает, бывало, целую неделю. Это я осваиваю музыкальную грамоту. А потом следующую неделю провожу я за мольбертом. Мадам Жозани оказывается и с искусством рисунка знакома. Мне нравится учиться. Хотя мадам Жозани бывает временами просто невыносима! Настолько невыносима, что я начинаю мечтать о полном уединении. Иногда спрашиваю, обращаясь к небу, почему я не родилась обычной цыганкой как Селя? Почему не могу просто жить, просто дышать, просто бегать? Неужели мадам Жозани будет вечно ходить за мной призраком, и учить, учить. Не только чему-то интересному, но прежде всего искусству лжи, в котором она наиболее искусна. Но…. Я из высшего света и обязана стать тем, кем меня желает видеть маркиза Жозефина де Сансильмонт, моя матушка.
Сегодня, через четыре года после того, как Селю навсегда выгнали из моей жизни, я решила завести дневник. Через два дня я навсегда покину Санси. Никогда больше не увижу и Селю, и деревню, и постаревшего дядюшку Джо. Мой