Он расслабился. Он был здесь бесчисленное количество раз и рисовал вершины и облачное небо над ними, и, конечно, овец, во все сезоны, при любой погоде, пока, по крайней мере, до следующего раза, не оставалось ничего, чего бы не коснулся его карандаш.
Кэт говорит – тоска. Но сейчас, здесь, от холодного весеннего ветра у него кружилась голова, и он не испытывал тоски. Лучи солнца грели его лицо. Он откинулся на спину и скрестил руки за головой. Одинокий жаворонок, описав спираль, взметнул в голубое небо и дальше, куда-то в белизну за ним.
Эхо его песни обрубил и проглотил шум вертолета, и его тень заслонила солнце от Саймона. Шокированный, он сел. Эта штуковина скользила над холмами, уносимая вихрем вращающихся металлических лопастей. Он видел его шасси – настолько близко, что мог вытянуть руку и коснуться их; и пока он наблюдал, как вертолет пересекает долину, направляясь на восток, он смог различить фигуры двух человек внутри. Это был не медицинский и не полицейский вертолет, а, насколько он мог судить, частный.
Пока он двигался над холмами, до смерти напуганные овцы врассыпную разбегались вниз и вверх по склонам, стараясь убежать от шума и от скользящей по земле тени. Сама машина была уже далеко за пределами видимости, когда наконец вновь наступила тишина.
Песня жаворонка была прервана.
Саймон поднялся на ноги и перекинул холщовую сумку через плечо. Внезапный жуткий шум и неприятное зрелище нарушили его покой и чувство умиротворения так же, как они спугнули овец и заставили замолчать птиц.
Он пошел по крутой тропинке, которая вела к подножию Пика, следуя за указателями к Гардэйлу.
Семь
Его постель была убрана, на ней лежал только голый матрас, простыни и одеяла были свалены в кучу у двери. На стенах остались бледные следы, там, где висели его постеры, календарь и фотографии. Его сумка лежала у его ног, уложенная и застегнутая на молнию. Готов.
Он был готов.
Он был готов с шести.
Только готов он не был – вот что понял Энди. Он паниковал. Его желудок уже дважды сделал кульбит у него в пузе, и ему пришлось быстро бежать в сортир.
Он вспомнил те дни и ночи, которые провел, представляя себе это утро, планируя его, фантазируя о нем, считая до него часы. И вот оно пришло, а он до усрачки напуган.
Теперь он понимал, почему многие из них просто шли и швыряли кирпич в витрину магазина или вырывали сумочки у женщин из рук. Они были готовы на все, чтобы снова оказаться в безопасности, – как дети, которые хотят оказаться «в домике» во время догонялок на детской площадке.
Совсем другое дело, когда тебя кто-то ждет, – дети, готовые броситься тебе на шею, жена, истосковавшаяся по тебе: ты не позволишь себе снова оказаться на пороге этого места.
Он встряхнулся, встал и сделал тридцать