Ни Прошки, ни кого-либо еще из слуг не было видно.
Только подходя к буфетной, Александр Васильевич услыхал голоса. Он остановился, прислушиваясь, нет ли кого чужого, – Суворов был не одет.
– Не ждите, Прохор Иваныч, ступайте отдыхать. Ваш барин нонче долго будет почивать: Варвара Иванна спозаранку подыматься не любить! – говорил бойкий женский голосок.
– Чего спозаранку? Уже полдень, – ответил надтреснутый бас, видимо, еще не совсем протрезвившегося Прохора.
– С молодой женой и до вечерни проспишь! – усмехнулся буфетчик.
– Нет, вы не знаете Ляксандры Васильича, – твердил Прохор, – он встанет! Он, брат…
– А и встанеть, так обливаться не станеть, – перебила его все та же бойкая бабенка. – Варвара Иванна его враз на свой лад переделаеть. Сама от Паски до Рожества немытая ходить.
В буфетной загоготали.
Суворов вспыхнул.
– Прохор! – гаркнул он.
В буфетной сразу стихло. Дверь отворилась. На пороге стоял, моргая осоловелыми глазами, толстоносый Прохор:
– Чего изволите, батюшка барин?
– Вода у тебя готова?
– Готова.
– Подай плащ!
– Сейчас, – ответил Прохор и нетвердыми шагами пошел из комнаты.
«Я ж говорил – встанет!» – повторял он про себя.
IV
Женился – переменился.
Суворову быстро наскучила спокойная жизнь мирного обывателя.
На другой день после обручения Александр Васильевич, по совету отца, написал главнокомандующему Дунайской армией графу Румянцеву письмо:
«Сиятельный Граф!
Милостивый Государь!
Вчера я имел неожидаемое мною благополучие быть обрученным с княжною Варварою Ивановною Прозоровской, по воле всевышнего Бога!
Ежели далее данного мне термина ныне замешкаться я должен буду, нижайше прошу Вашего Высокографского Сиятельства мне то простить: сие будет сопряжено весьма с немедленностью…»
На другой день после обручения он и сам еще думал, что с молодой женой можно побыть в Москве несколько дольше. Но прошел только месяц после свадьбы, и Суворову уже стало невмоготу.
Ему казалось, будто он давно, невесть Бог с каких пор, сидит в Москве; будто там, на Дунае, идут бои, хотя прекрасно знал, что зимою нет никаких военных действий и что войска отведены на зимние квартиры. Ему казалось, что, пока он сидит здесь, другие генералы, не щадя жизни, сражаются за родину, а он променял бранный меч на женскую туфлю, на колпак добродетельного супруга.
Сразу все становилось немилым. И в первую очередь – жена.
Василий Иванович, скупившийся отапливать весь свой большой дом, жил зимою в одной горенке. А теперь, с женитьбой сына, оказались занятыми все комнаты: Варюта не привыкла стеснять себя ни в чем, а Сашенька тоже продолжал делать все по-своему – он спал в отдельной комнате от жены.
Варюта