От имения до Пущи надо было проскакать верст шестьдесят, если не все семьдесят, да еще отыскать в лесной чаще дом лесничего, мимо которого они проехали лишь раз, направляясь к Охотничьему дворцу государя после той памятной встречи с секачом.
Сейчас время перевалило далеко за полдень. Еве стало немного не по себе – ведь до темноты можно и не успеть, а загонять лошадь в безумной скачке ей вовсе не хотелось. Но что решено, то решено – и юная всадница пустила лошадь рысью, выезжая на виднеющуюся невдалеке полевую дорогу.
Как она и опасалась, до темноты она успела добраться лишь к тому месту, откуда просматривалась синеющая вдали, в вечерних сумерках, кромка Пущи. Ехать незнакомой дорогой ночью через лес было бы полным безумством, и Ева, преодолев еще две с небольшим версты, остановилась у края леса. Ночевать придется здесь. Хорошо, что Ласточку удалось недавно напоить из встреченного по пути ручейка. Теперь осталось снять седло, разнуздать и оставить пастись: девушка была уверена в своей лошадке, не стала путать ей ноги, а ограничилась тем, что привязала повод узды к росшему неподалеку небольшому деревцу. Самой бы теперь подобрать местечко, где можно было бы устроиться так, чтобы не проворочаться всю ночь без сна.
Утром юная путешественница проснулась от того, что вся закоченела от холода, все ее члены затекли от лежания на жесткой земле, а бок, на котором она досыпала последние минуты, чувствительно болел. Но что это значило по сравнению с тем, что ей предстояло впереди? Приведя себя через полчаса в относительный порядок (к счастью, вокруг не наблюдалось ни одного свидетеля, и сделать все необходимое можно было без помех), она, ощущая теперь весьма назойливое чувство голода, подозвала Ласточку, которая и в самом деле не покинула за ночь свою хозяйку, подготовила ее к продолжению поездки и вскочила в седло.
Франц Речницкий уже готов был седлать коня, чтобы направиться в ежедневный объезд своих владений, как на дороге послышался частый перестук копыт. Кто-то явно торопился. «И кого же может принести нелегкая в такую рань?» – задался он вполне естественным вопросом. Ответ появился тут же: к дому подлетела всадница на вороной кобыле. Она была чудо как хороша в своем жемчужно-сером атласном кунтушике с разрезными рукавами, в бархатном платье глубокого густо-синего цвета, украшенном по краю узорами из белого шелкового шнура и скроенном для езды по-мужски – с хитрыми разрезами и запахами, позволяющими свободно садиться на лошадь, не открывая при этом ноги. Темные волосы всадницы, потерявшей где-то свою шляпку, спутались и беспорядочно развевались по ветру, а ее столь же темные глаза смотрели с явным вызовом.
Но не этот вызов увидел в глазах юной наездницы пожилой лесничий. Ему казалось, что взгляд Евы Потоцкой – да, не узнать ее было мудрено, – пронзает его насквозь, и сердце его вот-вот остановится. «Я пропал», – с предельной ясностью решил он для себя.
– Ваше сиятельство,