– Ты звонила ему?
– Нет.
– Позвони.
София сердито отмахнулась.
– Почему ты так жестока? Я не понимаю, как мать способна в одночасье потерять любовь к своим детям. Материнская любовь либо есть и навсегда, либо её нет изначально.
Очередной трудный разговор с матерью ознаменовался для Ромуальды дополнительным усложнением. Последние три недели она мучилась от сильной боли глубоко в горле у корня языка. Болезнь, о которой она могла только догадываться, прогрессировала очень быстро, с каждым днём увеличивая интенсивность болезненных симптомов и сокращая время действия принимаемых ею лекарств. Ощущения при глотании и шевелении языком она мысленно прозвала краткосрочными пытками. Каждое произнесённое слово давалось ей через усилие и терпение. Мать, как и остальные люди, вызывали у неё чувство зависти, ведь говоря всё, что им вздумается, они ничего не ощущали. Не желая терпеть боль, которая только усиливалась холодным приёмом Софии, Ромуальда выпила болеутоляющую таблетку, сознательно превышая суточную дозу. Спешно выдвинув несколько теорий о происходящем с дочерью, София растревожилась ещё сильнее. Тревожная мать всегда первым и последним делом выражала свои обиды, которые из года в год оставались неизменными, и, разумеется, неразрешёнными.
– Я выносила под сердцем две дочери и одного сына, но вы двое мне отчаянно доказываете, что у меня три дочери, предлагая мне игнорировать факт того, что вместо сына, я дала этому миру и своему роду непонятно кого. Хвала Элле, она осознаёт, что над нами висит Дамоклов меч! Я родила нелюдя и Бог всё видит! Он наказал Альгрида, и, наверное, это справедливо, но вместе с ним Бог наказал меня – человека, который не предал честь и не попрал святые истины! Я виновата только лишь в том, что под моим сердцем нашлось место для человека, который отказался от своей божественной природы. В какой-то степени, я даже рада, что отец не застал эти чудовищные времена. Он был бы убит вами! Мои родительские чувства превратились в огромную душевную рану, которую ничто не способно исцелить. И я не знаю, что мне с этим делать. Моя живучесть – это мой тяжкий крест. Мои дети – моя Голгофа. Но Бог терпел, и нам велел.
Глядя на мать, Ромуальда подумала: «Как жаль, что папа слышит всё это, но ничего не может сказать». Она верила, что отец не был бы таким жестоко непримиримым по отношению к ней и брату.
– Альгрид – твой сын. Он ничего не изменил в себе и не собирался этого делать. Просто он оказался смелее и честнее всех нас. Сейчас ему нужна твоя любовь. Он отдал все свои силы на борьбу. Мы почти победили, мам!
– Бог не даст ему жизни! – закричала София, озвучивая свой личный вердикт сыну.
– Следуя твоей логике, отец тоже был ужасным человеком.
Сказав