«Опять? О чем я? Не стыдно? От чего такого отказалась и что такое терпела?», – Мадлен в очередной раз устыдилась собственных мыслей и одновременно порадовалась, что никто не узнает того, о чем она иногда по утрам думает. Именно по утрам, а не по беспокойным ночам, потому что днем уставала так, что только бы до кровати к вечеру добраться. Наспех причесавшись, затянув в узел темные гладкие волосы, надела любимое домашнее платье, подвязала фартук и поспешила на кухню.
Ресторан, где она хозяйничала, назывался «У Реми», по имени мужа, Реми Дебьен. В Рошфоре, Ля-Рошель или еще где-нибудь на материке подобных заведений полно, по нескольку на каждой улице. Другое дело – остров, да еще такой маленький, как ее родной д’Экс. Уютный ресторанчик-кафе на улице Маренго, утопающей в розах и мальвах, был едва ли не единственным местом, где гарнизонные офицеры любили перекусить, выкурить сигаретку, запастись табаком, провести время с семьей. Многих Мадлен знала по имени, приветствовала, спрашивала новости.
Перед войной на острове проживало чуть более четырехсот человек, включая военный гарнизон. С началом войны начали прибывать военнопленные, а значит, и те, кто за них отвечал. Казематы форта Льедо и казармы на улице Монталембер пополнялись. Безмятежный, солнечный д’Экс опять приобретал свое первоначальное грозное значение острова-крепости и острова-тюрьмы. Но жители не роптали. Даже напротив – понимали, что именно присутствие военных поддерживает традиционную коммерцию, вносит оживление в монотонный, чуть замедленный по сравнению с континентом, ритм жизни. Работы у Мадлен прибавилось. В основном справлялась сама, но часто помогали соседки: готовили заранее, с вечера на утро, или днем – на вечер.
Два года назад Реми получил увольнительную. Это было так неожиданно для обоих, что они не успели приготовиться. Встреча получилась натянутая, муж больше времени проводил с детьми, а к ней как-то и не очень подступался. Смотрел с некоторым замешательством, разговаривал неохотно. Вскоре после его отъезда Мадлен осталась одна – Реми погиб в боях под Верденом. Узнав печальную новость, она, конечно, заплакала, но больше из-за воспоминаний о той, как оказалось теперь, последней встрече. Корила, винила себя, не находя никаких оправданий своей сдержанности, почти холодности. Повод для оправданий, может, и был, да только Мадлен старалась об этом не думать, чтобы даже в мыслях