Дело сделано! Преисполненный надежды и зачарованный великой важностью разговора, Йакиак смотрит на меня с обожанием: идея явно пришлась ему по душе. Однако подумать пару минут все же стоит. Я его не тревожу: мечта поселилась у него в голове, и вот-вот даст свои всходы. Нашего с Ламассу вмешательства более не требуется.
Помявшись, походив взад-вперед и даже присев на кушетку, Йакиак, наконец, соглашается. Тем не менее решается уточнить:
– Спасибо за лестное предложение. Я знаю дорогу. Конечно, могу проводить. И с удовольствием сделаю. Только пообещайте, что расскажете обо мне Дункану Клаваретту.
– Даю слово!
Малыш сияет.
– Вот и славно! Не подумайте, что я карьерист. Просто Начальник наш – высшее, благословенное существо. Идеал, камертон, идол! И удостоиться его взгляда, а тем более похвалы – это великое счастье… А теперь – в путь!
Бережно разгладив шинель, Йакиак направляется к одному из плохо освещенных проходов. Ламассу, увлеченно виляя хвостом, в радостном возбуждении встает на задние лапы и, даже не взглянув на меня, вприпрыжку устремляется вслед за Йакиаком. Отлично! Все складывается как нельзя лучше!
И вновь мы бежим по мрачным переходам и изгибам бесконечного лабиринта. Йакиак указывает путь. Полы его шинели, из-под которой грозно торчит меч, неистово развеваются по ветру, словно плащ миниатюрного всадника Апокалипсиса. Малыш иногда поворачивается, призывно машет рукой и тихим, срывающимся от волнения голосом шепчет: «Скорее, скорее, нельзя опоздать! Мы уже близко!» Он подобен крошечной, юркой полевке, догнать которую невозможно; я и подумать не мог, что в его маленьком, непритязательном тельце может скрываться столько ловкости и сноровки.
В правом боку начинает колоть; я почти задыхаюсь – не знаю, сколько еще выдержу эту сумасшедшую погоню. Впрочем, цель уже рядом: бесконечная череда палат и переходов неожиданно обрывается; свет становится ярче, а место свечей в канделябрах занимают огромные люстры, ослепляющие меня своим блеском. Из узких, сырых коридоров мы попадаем во внутренние покои Больницы – лучезарную, роскошно декорированную залу с потолком настолько высоким, что разглядеть детали росписей и барельефов, расположенных на арочном своде, практически невозможно.
За первой изумительной залой следует вторая, не менее волшебная и восхитительная, за ней – еще пять, и все они невероятных размеров. У каждой – свое имя: Велон, Ракиа, Шехаким, остальных не припомню. Последняя – Аработ, самая величественная и прекрасная, наполненная ослепительным светом – столь ярким, что он почти неотличим от кромешной, непроницаемой тьмы. Под куполом залы я замечаю старинную фреску – источая призрачное сияние, она рисует пронзительную картину сотворения мира: убеленный благородными сединами старец в окружении ангелов и херувимов протягивает руку обнаженному человеку, покоящемуся на темно-зеленом, каменистом утесе. Тот же, ощущая нисхождение души