И Деган, не дожидаясь ответа, смешался с толпой и почесал к дому. Клянусь, он еще и насвистывал. Урод!
Я посмотрел ему вслед и пошел в противоположную сторону. Мне нужно было поговорить о клочке бумаги.
3
Балдезар был Фальшаком, то есть читал и писал на старинных и современных языках, а также был мастером по изготовлению подделок и копий. Еще он числился главным писцом и держал лавку в квартале, граничившем с моим собственным. Работал он с размахом: в мастерской под его беспощадным надзором трудилось с дюжину учеников и поденщиков. Балдезар ни за какие деньги не разглашал содержание вверенных ему документов, но с удовольствием подделывал и копировал все, что приносили.
В лавке было светло, все занимались делом. Окна нараспашку, панели крыши тоже раздвинули, впуская солнечный свет. Этаж был занят высокими конторками – большей частью с оригиналами и копиями, но за некоторыми налоями шла работа штучная. Там корпели над бумагами самые умелые писцы и иллюстраторы. И каждая страница, каждая строчка могла бы войти в историю искусств.
Я глубоко вдохнул, смакуя запах чернил, краски, бумаги и мела. Вот он, любимый аромат знания, истории. Неважно, что там копировали – сказания или описи. По мне, так воздух этой лавки пропитался подлинным волшебством.
– Что-то ты рано, Дрот, – сказали рядом.
Я обернулся: ко мне направлялся Ликоннис. В пухлых лапах зажат пергаментный свиток, а в глазах – добродушная усмешка. Ликоннис был выше меня – дело нехитрое – и сложением больше смахивал на фермера, чем на писца. Широкие плечи, толстые руки и ноги, короткая шея и приветливое, располагающее лицо. Мне всегда становилось неловко в его присутствии. Я не привык иметь дело с кристально честными людьми.
– Не выспался? – спросил поденщик.
– А что, заметно?
– Боюсь, что да. – Ликоннис махнул в сторону своего стола, находившегося в задней части мастерской. – Хочешь, табурет придвинем, я как раз очередную главу закончил.
– Про Четвертое Регентство?
– А какую же еще?
Я облизнулся – соблазнительно. Очень. Четвертое Регентство – тот самый период в имперской истории, когда легенда смыкалась с реальностью. Именно тогда очередное воплощение Стефана Дорминикоса оказалось под вопросом, а душевное здоровье императора впервые пошатнулось.
К тому времени император правил уже лет двести – в той или иной инкарнации. Конечно, не сравнить с шестисотлетним юбилеем, который мы недавно отмечали в Илдрекке, но и тогда уже воля Ангелов проявилась четко и ясно: вот избранный, который будет вечно возрождаться как наш император. Точнее, он представлял собой Вечный Триумвират, ибо душу правителя разъяли на три части и он мог возрождаться в одном из трех: Маркино, Теодуа и Люсиене. Одно воплощение сменяло другое раз в поколение и так хранило покой империи. Так повелели Ангелы, и быть посему.
Но это не означало всеобщей радости.
Как все мы, Стефан Дорминикос родился обычным смертным, и люди помнили об этом. И если человек родился и даже возродился, то разумно было предположить, что он мог и умереть.