Правда, покраснев, добавил, что необходимо заранее внести пятьдесят тысяч на организацию похорон – в случае моего отсутствия на момент смерти отца. Но тут же, махая ручками, сделал оговорку: дескать, если я сам проведу обряд захоронения, то, разумеется, сумму мне вернут в полном объеме.
Скрывая раздражение на очередное вымогательство застенчивого директора, я пообещал занести ему деньги вместе с пенсионными документами.
Далее неизбежно вставал вопрос о моих личных финансах. Оставшихся средств было явно недостаточно, чтобы прожить несколько месяцев пусть и в дешевой, но все-таки чужой стране, где у меня не было ни работы, ни друзей. Как настоящий шаман, Ашатаев отказался брать деньги за лечение, но сказал, что нам придется помотаться по разным штатам – соответственно, расходы на его содержание целиком ложились на меня.
Тратить время на то, чтобы каким-то образом раздобыть приличную сумму, у меня не было: в моем положении каждая неделя была на счету. Оставался единственный выход – продать жилье и поселиться в Индии. На вырученные средства я смогу несколько лет вести вполне безбедную жизнь в каком-нибудь провинциальном городке – даже при полном отсутствии работы. А за это время я уж точно найду способ заработать себе на кусок чапати 7.
Прокрутив в голове имевшиеся в моем распоряжении немногочисленные варианты, я обратился в агентство с просьбой выставить квартиру на продажу. Пока мне подыскивали покупателя, я потихоньку продавал за бесценок мебель (так, беднякам на дачу), очищал отцовскую «берлогу» и другие комнаты от хлама и остервенело таскал его на помойку. В один день я умудрился забить старьем все три контейнера во дворе, так что дворнику-узбеку стало некуда складывать уличный мусор. В сердцах он крикнул мне вдогонку: «Шакал хренов!» и прибавил еще пару слов на своем певучем наречии.
Совесть не позволила мне вынести на свалку и книги, поэтому я разложил их стопками на окнах в подъезде – кому-нибудь да пригодятся. Правда, у меня не хватило духа расстаться со старым альбомом венецианских картин: это была единственная ниточка, что связывала меня с матерью, детством и моей пронзительной мечтой о городе посреди моря.
Однажды вечером я уселся на истертый пол посреди опустевшей гостиной, наугад открыл альбом – и заплакал от невыразимой тоски, вдруг сдавившей мне горло и сердце. Я рыдал молча, без слез, но тем горше казалась промелькнувшая жизнь, которой у меня по большому счету и не было, тем страшнее становилась мысль, что я могу умереть, так и не узнав настоящей жизни, не попробовав на вкус истинного счастья. Пожалуй, это был самый печальный из тех последних дней, что я провел в родном доме.
А потом наступило успокоение, и вместе с ним равнодушие ко всему, что я оставлял позади. Без каких-либо эмоций я подписал в конце августа договор на передачу жилья новому владельцу