– Почему он отсоединился от Алуи и объявил себя регентом Черногравии?
Крер смущенно улыбнулся:
– Грифф, я наивный старик, в подковерных играх не силен, и моё объяснения, наверное, не самое верное. Но… Он чересчур честен. Вероятно, он увидел в Черногравии что-то, заставившее его, истинного Алуйца, предать свою родину. И он воюет с ней до сих пор, уже четыре года. И цепной пес Френсис не может победить Лотайра.
–Я так и не понял.
–Грифф, в нашем мире много призваний. К примеру, существуют политики. Политики, увидев правду подумают о выгоде и пользе, и долго будут решать, что с ней делать. Если они пойдут по неверному пути, то могут свернуть, они верткие. И есть солдаты. Или рыцари, что тоже подходит Лотайру. Увидев правду, он пойдет по ее пути до самого конца не сворачивая
– Мне кажется, что ты сейчас подразумевал, что Черногравия действительно имеет право отсоединиться? – в разговор неожиданно присоединился Коннор Алидо. История и политика Алуи интересовали юношу с детства, обязывал титул.
– Да. Я повторю это прямо. Имеет право отсоединиться от государства, при котором обеднела в несколько раз за один век. Черногравийцы, или же просто Черные не похожи на Алуйцев. Но они также не похожи и на Рацинийцев, или жителей княжеств. Черные совсем другие. И они достойны лучшего. Я знал многих славных войнов из Черногравии, павших в войнах на юге. Они были сильны, храбры, и не любили Алую, как не любят всякого захватчика.
– Твои слова нетипичны, Крер, – заметил Гирион
– С годами я охладел к браваде и биению себя в грудь. Я считаю, что никакая в мире территория не стоит хоть одной жизни.
Марн словно бы очнувшись от транса кивнул. Клаур и Гирион, переглянувшись, ухмыльнулись.
– Но я лишь старик, которому осталось не так много. Наверное, из-за этого я так люблю жизнь. В том числе, чужую. Оливия, пожалуйста, спой нам. Что-нибудь такое, не кровавое и доброе.
И Оливия запела. Грифф не знал языка, но он состоял из красивых звуков. У Оливии сильный голос, хоть и не такой громкий, которым она красиво выводила слова прямо в уши слышащих. Звучала странная песня, скорее грустная, чем веселая. Гирион, слушал ее, посмеиваясь, но в его глазах читалась еще и растерянность.
Грифф смотрел на Оливию. Скорее хрупкая, чем красивая, в момент песни она словно бы становилась чем-то большим, чем обычыный человек. Она стала голосом забытых поколений, произнося слова давно погибших бардов, ее глаза словно бы сияли далеким морем, и слышать ее было не только приятно, но и почему-то отдавалось тягучей болью в области сердца.
Когда она закончила, отвернувшийся от всех Амит насмешливо воскликнул:
– Ну хоть кто-то из нас талантливый!
Оливия зарделась, но ответила:
– Благодарю. Услышав песни Гириона про бордель, мне захотелось