Ущербная луна – это затмение, а щуки по-латыни будут lucies, серебряная и черная, – каламбур с именем де Люсов.
И девиз, еще один каламбур с нашим фамильным именем: Dare Lucem – давать свет.
Именно то, чем я и собираюсь заняться.
По углам катафалка высокие свечи в железных подсвечниках распространяли таинственный неверный свет, и казалось, что во мраке пляшут демоны.
Едва заметный туман висел вокруг пламени свечей, и в жуткой тишине я уловила в воздухе слабый запах.
Я не смогла совладать с дрожью.
Харриет там – внутри этой коробки!
Харриет, мать, которую я никогда не знала, мать, которую я никогда не видела.
Я сделала три шага вперед, протянула руку и коснулась блестящего дерева.
Какое оно странно и неожиданно холодное! Удивительно влажное!
Конечно же! И как я раньше не подумала.
Чтобы сохранить тело Харриет во время долгого пути домой, его наверняка запаковали в большой кусок двуокиси углерода, или сухого льда, как его называют. Это вещество впервые описал в 1834 году французский ученый Чарльз Трилорье, после того как открыл его почти случайно. Смешивая кристаллизованный CO2 с эфиром, он смог достичь невероятно низкой температуры в минус сто градусов по Цельсию.
Так что внутри этой деревянной оболочки должен быть запечатанный металлический контейнер – вероятно, из цинка.
Неудивительно, что носильщики на вокзале двигались так медленно под своей ношей. Металлический контейнер, заполненный сухим льдам, плюс дубовый гроб, плюс Харриет – изрядная тяжесть даже для самых сильных мужчин.
Я принюхалась к дубу.
Да, никаких сомнений. Двуокись углерода. Ее выдает слабый, едкий, приятно кислый запах.
Как сложно будет, – подумала я…
Внезапно до меня донеслись звуки шагов в вестибюле. Сапоги отца! Я в этом уверена!
Я бросилась под катафалк и скрылась из вида, едва осмеливаясь дышать.
Дверь открылась, отец вошел в комнату и снова закрыл дверь.
Повисло долгое молчание.
А потом раздался самый душераздирающий звук, который я когда-либо слышала, когда из моего отца начали медленно вырываться тяжелые всхлипывания, словно плавучие льдины откалывались от айсберга.
Я заткнула уши пальцами. Есть некоторые звуки, которые не должны слышать дети, пусть я даже уже не ребенок, и самый главный звук – плач родителя.
Это была агония.
Я скорчилась под катафалком, над моей головой во льду лежала моя мать, а в нескольких футах в стороне содрогался от слез отец.
Оставалось только ждать.
Спустя очень долгое время приглушенные звуки стихли, и я перестала затыкать уши. Отец продолжал плакать, но теперь очень тихо.
Он конвульсивно втянул воздух.
– Харриет, –