Ещё в начале коридора третьего этажа ей стало понятно, что учителя в классе нет. Она была на полпути к своей цели, когда дверь распахнулась, ударилась о стену, послышались звуки борьбы, сопровождаемые воинственными криками из глубины класса. Здесь, должно быть, в схватке наступил перелом, и на середину коридора – чуть ли не под ноги завучу! – вылетел красный всклокоченный Борька Воробей, забияка и анархист десятого «А», к которому (к Борьке) Дедов по непонятной причине питал почти отцовскую привязанность.
Борька вскочил и уже было бросился обратно, когда боковым зрением увидел завуча. Сверкнув в её сторону озорными глазами и непроизвольно одёрнув синий школьный пиджак, он пулей ворвался в класс, извещая всех громким шёпотом:
– Атас! СС идёт…
Когда Ольга Платоновна вступила в класс, её встретила зыбкая, готовая в любой момент взорваться тишина. Напряжение заполняло класс, как статическое электричество. Оно искрило в глазах учеников, таилось в их принуждённых позах и – искало выхода…
Часть вторая
«Это и есть духовная жизнь:
самые обычные вещи,
которые делаешь день ото дня,
час от часу». Неужели
всё и правда настолько просто?
Филлис Джеймс
Меня всегда ставил в тупик вопрос о моём идеале мужчины. Все требуемые качества никак не совпадали в одной персоне. В конце концов, я сформулировала некую максиму: красота мужчины заключается в его поступках. А этому критерию так или иначе соответствуют самые разные люди. Но всех их роднит одно чрезвычайно редкое качество: ни один из этих мужчин не считает себя пупом земли.
Дедов был именно таким. Несмотря на свои незаурядные познания, он был далёк от того, чтобы даже в глубине души считать себя избранным, представителем некой интеллектуальной элиты – этаким небожителем. Ходячим эталоном. Он был плоть от плоти тех людей, среди которых жил.
Этому, наверное, способствовала сама его судьба, о которой он не любил распространяться – сначала в силу советской привычки скрывать те факты биографии, которые не укладывались в прокрустово ложе официальной идеологии. Позднее, когда начались перемены и прессу заполонили душераздирающие жития «жертв режима», ему просто претило выпячивать свою семейную драму. Его семья была одной из миллионов семей, по которым прокатилось колесо истории, и то, что с ними случилось, не было ни его заслугой, ни причиной надевать ореол мученичества.
…Был сухой и знойный август, и они с ребятами проводили целые дни на речке, неглубокие, но стремительные воды которой весело катились