– Ну, на свадьбу, – достала его как-то прочистить мама.
Сердце больно сжалось. Его институтский роман полтора года (лето дало отсрочку) не тянулся и не пылал, а – сразу низвергался. Низвергался по широкой спирали, как в меркаторову воронку, с каждым днём всё глубже, не давая выглянуть солнцу. «Ты какой-то ненастоящий, – было ему сказано на прощанье. – Как будто тебя ещё не доделали». Что всё кончилось – было мучительным счастьем, которое не хотелось и вспоминать.
Мастерство художника, геометра или архитектора, рассекающего своим воображением координатный куб, вызывало у Антипа лишь абстрактную зависть. Но Олеся владела чудом. И было в этом чуде личное, словно бы относящееся к нему, необходимое, даже – спасительное для него. Если не научиться, то постичь заветную тайну: как мысль овладевает пространством, но посредством не чистого ума, а женского начала, с тою волшебной непосредственностью, с какой сложные узоры цветов раскрываются в одно утро, – вот чего он ждал от Олеси. А дальше, а дальше? – в этой лёгкой и нежной душе была потайная дверца. И как вообще непостижима женщина, так и то, что несколькими движениями она была способна сделать недоступное ему, как ни трудись, – эта мечта вызывала озноб в груди, ритмично перехватывая дыхание. По сравнению с её чудом, снисходительный талант Артёма, повернувшись спиной, разыгрывающего только что выученный гамбит, казался курьёзом.
Сам же Артём, отплакав ночью, теперь, по мере приближения, предчувствовал новую порцию слёз. Он заел их другой булочкой, чуть отлегло. По лицу отца было видно, что он своё быстро перестрадал, а что осталось, затаил. Мама была странно холодна и будто напугана. Брат, как обычно, задумался и копался в чём-то своём, а смысл этих раскопок был Артёму неизвестен. Может, его и не было, смысла. Получалось, что он один по-настоящему любил и жалел бабушку, и от этого стало ещё горше.
Наконец причалили и поднялись по холодной лестнице. Отец отворил дверь. В прихожей было тесно, и, пока Антип возился со шнурками, а родители раздевались, чтоб – вместе, Артём скинул сапоги и пальто и деревянно прошёл прямо. Прямо была кухня. Там сидела на табуретке старушка. Она повернулась.
В один миг ужас и счастье пронзили друг друга. Смерти не было – или она была совсем не тем, что он раньше знал, страшным, окончательным, невозможным. Видимо, когда-то его нарочно обманули, как запугивают бабайкой. Смерть была просто отсечкой судьбы, очередным понятием, таким же, как пенсия или отпуск, откуда возвращаются. Бабушка, конечно, умерла, но что это означает – неизвестно, что-то важное для неё самой, а он – по-прежнему может её обнять, поговорить…
Внутри этого мига почти не было времени – Артём даже не успел сделать шага, жеста, – только удар сердца. На втором ударе вошёл Антип и как-то очень вежливо поздоровался. А потом мама сказала:
– Как вы похожи на Римму