Каждая кочка в распростертой ниже холма пади была видна с потрясающей четкостью. Ощущение было таким, будто сам, лично склонился над ней и рассматриваешь. Восторг, да и только. Который уже раз Серж разглядывал в прибор местность перед холмом, и обязательно испытывал именно это чувство. Стыдно, ей-богу, восторгаться, как мальчишка. Ага, мальчишка. А вместе с тем он чувствовал, что за проведенный на передовой месяц повзрослел так, словно прожил еще одну жизнь. Заматерел. И странным теперь казалось ему, каким легкомысленным и легковесным был он там, в Сосновом Бору. Даром, что капитан и любимец женщин. Поэтому теперь он старался скрывать эмоции, тем более рядом с таким человеком, как Тагази. Он навел трубы на трактор, снова удивился его расположению – почему он поехал прямо на холм? – и стал разглядывать панораму. Сила оптики позволяла увидеть бурундука в траве, но ему никто на глаза не попадался. А так хотелось поймать в объектив чужого и хоть разглядеть-то его как следует. Но чужие прятались от посторонних глаз, так что порой даже казалось, что они лишь плод больного воображения. Однако продолжали прилетать с той стороны посланники смерти, забирая дань, и волей-неволей приходилось ко всему относиться серьезно.
– Что притих? – спросил он, не отрываясь от прибора, находившегося рядом Тагази.
– Слушаю, – отвечал низким голосом спокойный, как Чингисхан в гареме, гоплит.
– Что слушаешь? Я же молчу.
– Пространство слушаю. А ты правильно делаешь, что молчишь, – молчание золото.
– Правда? Многие бы с тобой поспорили.
– Нечего спорить, это не мои слова. Но я с ними согласен.
– Догадываюсь. Что у тебя за имя такое?
– А что, нормальное имя. Русское. Тагазимула, если полное.
– Татарское же, почему говоришь, русское?
– Да все мы… Если не от одного корня, так ветками давно переплелись и стволами срослись. Кстати, и генетики говорят, что татары от русских не так уж и далеки. Родня мы, а имя не совсем татарское, если разбираться. Можешь звать меня Толиком, если тебе так удобней, я не обижусь. Многие так и делают.
– Иные кличут тебя Сократом.
– Это другое, это не имя, скорей – определение.
– Чем заслужил?
– Склонностью к рассуждениям, видимо. В свободное от службы время.
– О чем же?
– О жизни, взводный. О чем еще должен иметь суждения мужчина моего возраста? Ты там не высовывайся, повнимательней, хорошо? А то окошко маленькое, если что влетит, я прикрыть не успею.
– Ладно, ладно…
– Вот ты говоришь: Кашканар…
– Я говорю?
– Ты говоришь.
– Ничего я не говорю.
– Ну,