В общем, все было просто замечательно, если бы не одно, но весьма неприятное для Герды обстоятельство: мыльня была общей. В ней стояли четыре большие ванны, в которых одновременно мылись и мужчины, и женщины. Правда, некое подобие приватности все-таки соблюдалось: на натянутых между стен веревках висели занавеси, делившие общее пространство на маленькие кабинки, в каждой из которых находились ванна и лавка, на которую можно было сложить одежду и личные вещи. Так что постояльцы гостиницы друг друга не видели, но Герду нервировало то обстоятельство, что она сидит в горячей воде совершенно голая, а за тонкой занавеской намыливается какой-нибудь незнакомый мужчина. Впрочем, будь он знакомым, Герда переживала бы еще больше. В любом случае, опасаясь возможных осложнений, она положила на полку в изголовье, где стояла зажженная свеча и лежали банные принадлежности, свой трехгранный мизерикорд. Береженого, как говорят в Эриноре, и бог бережет.
Между тем горячая вода начала убаюкивать уставшую с дороги и порядком перенервничавшую Герду, и, наверное, еще немного и она проснулась бы в совершенно остывшей воде, но ее внимание привлекли знакомые голоса. В относительно небольшом помещении слышимость, понятное дело, была просто замечательная. Беседовали мужчина и женщина, находившиеся, по всей видимости, в смежных закутках. Говорили они по-вентийски, но этот язык является близкородственным горанду, и Герда их неплохо понимала. Разговор носил характер легкой пикировки в несколько излишне куртуазной манере, временами переходящей в откровенную непристойность. Пока дама – а это, как показалось Герде, была знакомая ей по королевскому балу виконтесса Серафина де Райер, – описывала кавалеру свою «впечатляющую наготу», слушать ее было более чем любопытно. Но когда слово взял маркиз дю Конде, Герда, что называется, покраснела до корней волос.