***
Решение бросить работу, которой Молодцова отдала всю свою жизнь, было внезапным, окончательным и бесповоротным. Прочным и неотвратимым, как бетонная плита, которая стремительно падает на голову. Дуня поняла, что еще немного – и с ней произойдет что-то очень страшное. Лучше живая собака, чем мертвый лев, – думала она. По крайней мере, в виде живого представителя фауны она еще может что-то сделать для своих близких. Потягивая крепкий несладкий кофе, Дуня вспоминала своих друзей и коллег, которые ушли в мир иной молодыми, оставив детей, родителей. А шарик продолжает крутиться… А мир продолжает жить дальше… Море шумит, солнышко светит, ветер дует, люди перекусывают в кафешках, сидят в телефонах, бегают по магазинам… Молодцова стряхнула слезу в чашку с кофе. Она, конечно, до сих пор корит себя за малодушие, за страх, за слабость. Она пытается заполнить образовавшуюся пустоту в сердце, она наконец-то имеет возможность заняться любимыми хобби…. Однако противный внутренний голос зудит в ухо: «Молодцова – дезертир!». К тому же ей сорок шесть, как-то поздновато начинать жизнь с чистого листа.
– Вышла я из ресторана: замуж поздно, сдохнуть рано! – громко пропела Дуня. Модест икнул, прижал уши и посмотрел на хозяйку такими глазами, что Дуня поняла – жить надо здесь и сейчас. Хотя бы ради этого шерстяного бегемота, у которого от удивления из угла рта свесился недожеванный хвост бычка. Она подняла эти свои шесть килограммов счастья на руки и чмокнула в нос.
– Все. Пошли спать! И не смей меня щекотать своими усами, ты же знаешь – я не люблю усатых мужиков! Ну, разумеется, кроме тебя.
Глава 2
Божественное осеннее солнце краем глаза с любопытством заглянуло в темную гостиную, бросив мягкий луч на старинный комод из мореного дуба. Но тут же отвело свой взгляд, потому что Солнцу стало понятно, что здесь ему не рады. В одной из самых больших в доме комнат с высокими потолками и стрельчатыми витражными окнами не было места свету. Темные гобелены на стенах с рисунком в виде струящихся причудливых растений и диких животных захватывали в плен случайные шальные лучики, а тяжелые бархатные темно-бордовые драпировки на окнах выносили им окончательный приговор. На стенах висели огромные портреты величественных хмурых людей – мужчин в старинных камзолах и нелепых шляпах с перьями и женщин в платьях с необъятными кринолинами. Несмотря на непривычно теплую в этом году в Германии осень, в углу горел камин, глухо потрескивали поленья, по которым пробегали ярко-красные огненные змейки и изредка судорожно вспыхивали язычки пламени. Причудливые тени ложились на чопорные лица нарисованных вельмож, от чего казалось, что они злобно гримасничают и постоянно за всем наблюдают. Прямо под картинами, а, точнее,