Лица и тени,
Снов хороводы,
Хитросплетенья…
С каждой минутой
Бегства из рая
Я забываю,
Мы забываем,
Что наш Великий Господь —
Это маленький мальчик.
Совершенный Господь —
Просто маленький мальчик.
Всемогущий Господь —
Это маленький мальчик.
Беззащитный Господь…
Пьяные споры,
Волчьи метанья,
Блудные взоры,
Страх воздаянья…
А в поле над пропастью,
В метре от края —
Маленький мальчик…
С ним не играют.
И он наш Великий Господь —
Этот маленький мальчик.
Совершенный Господь —
Этот плачущий мальчик.
Всемогущий Господь —
Потерявшийся мальчик.
Беззащитный Господь…
И которую ночь, разметавшись в бреду,
Я хриплю и плыву в алкогольном поту,
И бегу – бегу через поле…
Он один в этой тьме, на пустом берегу,
Я успею, мой маленький, я помогу,
Я иду, я здесь,
Я уже скоро!
И воссиял великий свет
И отделился свет от тьмы
Явились сонмища планет
И солнца жар
И блеск луны.
И звери шли за родом род
И населяли круг земли
От ледяных его высот
До преисподней глубины.
И этот мир и эти сны
И всей вселенной дивный шар,
Нам лёг в ладонь, как робкий дар
И что же мы?
Пролог
Вечером 33 числа месяца Йат 27 года 4 антавы 93 раиля (160 года новой эры или, по старому летосчислению – 5968 года от Падения Фейнганы) Морис Эрванд был готов умереть. Достойных причин для этого у него не было. Достойных причин продолжать жить дальше у него также не имелось – и именно это обстоятельство было главной, и единственной, причиной его готовности распрощаться с жизнью.
Разумеется, он не собирался прыгнуть в Тайн или вытворить что-нибудь ещё в таком духе, – вовсе нет. Хоть он и любил иногда рисовать в воображении, как его бьёт волной поля1 несущегося на полной скорости дилижанса, или как он, забравшись на одну из башен Триумфального моста, долго глядит на тёмные, полные ледяной взвеси волны, а потом, закрыв глаза, торжественно шагает вниз… В действительности его суицидальные настроения ограничивались лишь этими фантазиями, отчего-то приносившими ему болезненное удовольствие. Намерения осуществить какую-нибудь из них на деле в его мыслях и близко не было. Однако тем поздним зимним вечером, когда он возвращался в свою небольшую квартирку в Заостровном квартале Анвера, он был совершено готов к смерти.
Это был один из тех морозных вечеров на изломе зимы, когда кажется, что весь мир превратился в одно лишь сочетание чёрного и белого. Чёрное небо зияло над выбеленными улицами. Чёрные стены зданий отбрасывали чёрные тени на снегу – ослепительно белом там, где на него падал свет уличных фонарей. Мело.
Морис шёл привычной дорогой, не глядя ни вперёд, ни по сторонам. Этот маршрут он проделывал по два раза каждые семь дней в октаву – в одну и в другую сторону. Это была самая опостылевшая, самая скучная, самая бестолковая дорога из всех, какие только можно себе представить, – дорога на работу. Конечно, обратный путь был всегда несколько приятнее, чем путь в контору, но только не сегодня. Морис шёл, глубоко надвинув шляпу, спрятав руки в карманы пальто, и с отвращением думал о целом ворохе работы, которую, несмотря на задержку в офисе, он не успел сделать сегодня и которую в спешке придётся доделывать завтра с утра. А тут ещё Тэйсе, братец, вчера опять не вернулся ночевать. Сегодня, когда он заявится, наверняка подвыпивший и пропахший табаком, ещё придётся разбираться с ним, этим непутёвым мальчишкой, а на это совершенно нет сил: в горле отвратительно свербит, и, кажется, поднимается жар.
Ругаясь сквозь зубы (благо, услышать его было некому), Морис проклинал снег, несущийся прямо в лицо, то и дело норовивший залепить глаза, набиться за воротник, забраться под шарф.
Морис ненавидел снег. Он вообще ненавидел зиму. В Анвере зимы сырые, с постоянными туманами и снегопадами, переходящими в дождь. Эта давящая влажность воздуха и болезни горла вкупе с пониженным иммунитетом – неразлучны, как Шэйлас и Лаймас.