…То были годы Черной Смерти. Кажется, в середине четырнадцатого века. В самой середине. То были годы, когда чума собирала свой урожай, не считаясь ни с возрастом, ни с полом, ни со званием. Раб ли ты, владетель – ничто не могло тебя уберечь. То были годы, когда вымирали селенья и целые города, когда жизнь замерла – люди боялись выходить из дома, чтобы не стать жертвой морового поветрия; многие поэтому глупо и страшно – и страшно глупо, – умерли с голоду. То были годы, когда убить могли только за то, что заподозрили в тебе разносчика заразы. Без жалости выжигались дома, районы и небольшие города, вымершие от чумы – заселять их все равно никто бы не решился, да и некому было. Горы почерневших трупов росли день ото дня, и хоронить их тоже никто не собирался – все боялись даже близко подходить к ним. Живые сходили с ума от горя, от безысходности или страха, и завидовали мертвым, которых уже ничто не могло лишить рассудка. То были годы, когда Европа, запертая сама в себе, лишилась миллионов – каждый третий стал избранником чумы, данником Черной Смерти.
Но врач не имел права бояться, как не имел и возможности исцелить больных. Если кто и вырывался из цепких лап чумы, то по счастливой случайности, либо благодаря природной стойкости организма. Моя задача заключалась в другом – я должен был выявлять очаги заражения, локализовывать их, обеззараживать. Да регулярно теребить градоначальника – чтобы он выставил карантин на дорогах и постоянно проверял стражников. Не дай бог, напьются, пропустят в город чумного – беда придет во многие дома.
И многие десятки, со временем превратившиеся в сотни и тысячи, беженцев, которых останавливал на подходе к городу карантин, ждали, пока я приду и осмотрю каждого – нет ли на теле темных пятен, не лихорадит ли, а может, легкий жар… Таких в город не пропускали – они так и оставались у костров, за рогатинами. Об их пропитании никто не заботился, потому что жить им все равно было недолго. И только я раз в неделю наведывался к кострищам, складывал трупы кучей, забрасывал их хворостом и поджигал. Чуме нельзя было давать ни одного шанса.
На второй год чумного поветрия весна выдалась на редкость красивой. Природе не было дела до того, что в мире людей властвует безумие смерти. Деревья не болеют чумой.
И они цвели, радуясь теплу, тому, что снова прилетели птицы, и пчелы и шмели самоотверженно роются в разноцветных, пахнущих медом цветах. Среди людей буйствовала смерть. Среди деревьев буйствовала весна.
Я приехал на Северную заставу вместе с начальником городской стражи. Было его время проверять посты. Было мое время проверять собравшихся у карантина.
Их еще много скиталось по дорогам, этих несчастных, которых черная смерть согнала с насиженных мест и бросила на поиски безопасного пристанища. Это потом, к концу второго пришествия чумы, когда страшная жатва подошла к завершению, скитальцев стало мало – самые неосторожные уже умерли, самые боязливые отсиделись в запертых наглухо домах, под удар попадали только самые невезучие. Но у карантинов больных и заразных уже почти не бывало.
Итак, бушевала весна. А я, вместе с десятком закутанных с ног до головы в плотную ткань, густо перемазанных в смеси серы, пережженного