– Бывали ли вы в Париже, Иван Андреевич? – вдруг спросил гость.
Тот хитро усмехнулся:
– Бывал, голубчик! Бывал! А если хотите, то и вам покажу.
Петр Алексеевич с недоумением взглянул на священника, чувствуя подвох.
– Собирайтесь. Я вам такой Париж покажу, какой вы ни в одной Франции не найдете.
Мужчины вышли из дома. В воздухе разливался нежный аромат лесных фиалок. Ночные звуки плыли, как мотыльки. Комары зудели над головой и старались атаковать в любое неприкрытое место.
– Жгучие заразы! – выругался молодой человек, раздавливая очередного кровопийцу.
– Места такие… – протянул священник.
Они шли вдоль реки. Всюду бурлила жизнь. Рыба, поднявшись к самой поверхности воды, привольно плескалась и ловила мошкару. В кус тах копошились птицы. Мелким пташкам все в радость: будь то жара, когда можно погреть свои перышки или спрятаться в густой листве; или прохлада, когда так приятно сидеть на пока еще теплом камешке и голосить что есть мочи. Петь о том, как здóрово купаться в ручейке или дорожной пыли; о том, что каждый восход солнца несет новые горести и радости и, как бы ни были дни похожи один на другой, каждый из них особенный.
– В любой из скучных дней мы можем закончить свой земной путь, – прервал молчание священник.
– Я не умру, – спокойно ответил Петр Алексеевич.
– Все мы смертны. Кто-то дольше живет, кто-то меньше, но конец приходит.
– Мне обещали бессмертие.
– А есть ли в нем смысл? Что вы станете делать с бессмертием?
– Пока что наслаждаюсь. Я молодо выгляжу и останусь таким, пока этот образ не наскучит мне. Я много видел, все смешалось в моей голове. И невозможно перечислить то, что я еще хочу увидеть; добавьте чудеса, пока неизвестные мне и неведомые всему человечеству. Я жажду застать расцвет ума Человека и его крах. Мне не терпится узреть метаморфозу людского рода: как сотнями умов создаются невероятные вещи, призванные облегчить существование; как эти творения соблазняют прогрессом, дарят иллюзию, что можно жить свободно. Окружают декорациями. Совращают. Более того, я хочу сам принять участие в этом действе.
– Какую же роль вы себе отводите? Или, возможно, сами станете одним из тех соблазненных? – пытал Иван Андреевич.
Петр Алексеевич рассмеялся.
– Почти. Я не собираюсь руководить представлением. В мире достаточно людей тщеславных, которые лучше меня справятся с этой задачей. Я хочу быть внутри, испытать все на себе. Хочу почувствовать грань, которую нельзя переступить. Мне известны моральные устои и требования общества к индивидууму. Мы все – а вы, дорогой Иван Андреевич, особенно – держимся этой