– Я мясо не ем.
– Я ем, – объяснил человечек. Есть что-то милое в его наглости. – Так нету?
– Нет.
– Тогда туда пойдём, – он меня за руку и, не дожидаясь согласия, повёл к ручью. – Праздник посмотрим. Сегодня третий звёздный дождь. Надо танцевать.
– Я не умею.
– Думаешь, они умеют? Вот дедушка мой – да, умелец был, а эти! – он тяжело вздохнул. Поднялся ветер, затрепетали травинки, вздыбились мои надоедливые юбки. – Ха! – хмыкнул голубоглазый человечек. – Я ветровой, слуга велетов. Пра-праправнук, – добавил он с небывалой гордостью, аж нос задрал.
– А-а, – я закивала. – Ветровой.
Кто такие велеты, некрасиво, наверно, спрашивать. Мы шли да шли, а ручей не приближался. Мне казалось, что он ближе. Я точно слышала его ещё у дуба на полянке и даже видела серебряный блеск сквозь траву. Чудно у них тут, но всё лучше, чем в Башне.
– Что притихла? Хочешь бурю покажу?
– Нет, спасибо. Буря – это слишком.
Бурю я не выдержу. На той стороне луга, расцветив небо фиолетово-алым, опускалось солнце, не круглое, но сдвоенное – пара слепяще ярких звёзд.
– А ты можешь мне про бога рассказать?
Человечек-ветровой нахмурился.
– Что про него рассказывать? Нечего. – Отвернулся, шаркнул ногой, а потом тихо-тихо шепнул: – Он был великим, господин мой, – ветровой развёл руками, приосанился и замер. – Чуешь, как поёт ручей? – Я ничего не слышала и не чуяла. Ручей как ручей. – Это он сделал.
– И горы? – и небо, и города, оставленные, забытые – пыль, пустота.
Будто кто-то другой за меня говорил.
– Его, его! А что не сам, то слуги подсобили. Слушай меня, Мирианна. Юна твоя душа, не помнит, – голос его шелестел, что жухлые листья. – Не сама земля родилась. Велеты-волоты горы строили, великаны огромные. Лежат теперь в своей же земле, корнями обросли. Прогневался на них наш бог, мол, силушки много, а ума мало. Отобрал медные молоты и в дрёму вечную погрузил. Спит теперь наша земля, некому строить, ухаживать некому. Не смотри так, светлая, не гневайся.
Не гневайся. Молчи.
– И что теперь? Как вы без него жить будете?
Голубоглазый шумно вздохнул, качнулись листья тонкого боярышника.
– Как сейчас живем, так и будем. Погуляй, да иди своей дорогой, светлая. Нечем тебе нам помочь.
– Но…
– Поклонись старому дубу и ступай. И колбасок в следующий раз взять не забудь. – Не было злости в его словах, не было жалости, только грусть одна и смирение.
Журчит его ручей! Бежит холодный, чистый. Слышу. Только тихо так, точно баюкает.
– Я запуталась. Я… Ты не говори некому, пожалуйста. – Ветровой оживился, где гарантия, что он не проболтается? Можно ли ему доверять? Но с другой стороны, что ещё со мной станется? – Я не совсем не отсюда. – Совсем не отсюда. – Мой дом далеко, он другой.