Вошла Марина и поставила между ними поднос с бутылкой португальской мадеры и блюдом с сушеными фруктами и орешками.
Фомин не выходил из дому несколько лет, с тех пор как его единственная разбогатевшая в браке сестра, десять лет назад уехавшая в Испанию, взяла на себя все расходы по его содержанию. Всегда имевший склонность к такому образу жизни, он, впрочем, сдался не сразу и еще целых полгода продолжал ходить на службу в гимназию, но с того дня, как уволился, больше из квартиры не выходил. Время от времени он порывался прервать свое затворничество, приурочивая это событие то к первой годовщине, то ко второй, а то и еще к чему-нибудь, но всё как-то не складывалось. Последний раз он назначил выход на начало весны и продвинулся дальше, чем всегда, то есть до самой двери. Он уже натягивал с Марининой помощью пальто, когда вдруг, сославшись на дурноту, передумал. Выход был перенесен на конец весны – начало лета.
И вот, в середине мая Фомин и Фомский лежали на кровати, попивали замечательную мадеру, и на этот раз у Фомского были основания полагать, что выход состоится.
– Ты по делу или так?
– И так, и так.
– Интересно, – промолвил Фомин и закурил маленькую сигарку.
Помолчали. Три книжных шкафа, шифоньер, комод, еще две этажерки с книгами, кресло, столик, кушетка, два глухо зашторенных окна, ковры – ничего, как и следовало ожидать, не изменилось, и взгляд Фомы, пройдясь по комнате, вернулся к Фоме.
– Ты ведь собирался где-то в этих числах выйти, помнишь?
Фомин вздохнул и задумчиво покивал.
– Да… но… – опять вздох, – ой, не знаю…
– У тебя появился повод, – сказал Фомский. – С тобой хочет поговорить Вера.
Фомин поднял брови.
– Есть телефон. И она может зайти, – сказал он. И добавил: – В крайнем случае.
– Может. Но не хочет. Она хочет, чтобы ты приехал к ней. Завтра.
– Она с ума сошла? С чего вдруг? Я…
В комнату вошла Марина. Широко расставив ноги, она наклонилась и провела ладонями вниз по черным кожаным брюкам, потрясла ногами, расправляя складки (и все-таки: спит он с нею или не спит?), сдула со лба челку и сказала:
– Я могу идти? Кофе в кухне на столе.
Фомин кивнул.
– До понедельника, – сказала Марина и вышла.
Фомин вопросительно уставился на Фомского.
– Пропал Сыч, – наконец сообщил тот.
– Давно?
– Неделю назад.
– Ну и?
– Фома, я ничего толком не знаю. Мне вчера позвонила Вера, сообщила, что пропал Сыч, и попросила, я бы даже сказал, потребовала, чтобы ты пришел к ней. Всё. Если хочешь, можешь ей позвонить, но я думаю, что она будет стоять на своем, то есть на том, чтобы ты приехал к ней. По-моему, у нее истерика.
– Ерунда какая-то, – сказал Фомин; он погасил сигарку, лег на спину и, заложив руки за голову, прикрыл глаза.
– Да… что ж… видно, судьба, – тихо произнес он минуту спустя.
– Значит, я могу ей сказать, что завтра ты будешь?
– Только