Отогнав это темное облачко, она снова улыбнулась и шутливо погрозила пальцем Примавере, продолжавшей дразнить братишку, который уже насупился, готовясь удариться в плач.
И в этот момент Марина вдруг обнаружила, что не она одна наблюдает за игрой малышей: возле садовой ограды стояла женщина и пристально смотрела на Примаверу и Романа. Темный плащ с накинутым на голову капюшоном и посох в руке делал ее похожей на паломницу, и Марина с невольной досадой подумала: «Что за нашествие в наш дом? Вчера – монах, сегодня – эта странница». Но тут женщина откинула капюшон на плечи, и Марина, вглядевшись в ее лицо, воскликнула:
– Зоя!.. Неужели это ты?
Да, это была ее давняя кафинская подруга Зоя, дочь грека-судовладельца и сурожской славянки. Последний раз Марина видела Зою более четырех лет тому назад в Суроже, когда возвращалась с Донато из Мангупа в Кафу. Зоя же тогда не увидела свою подругу, потому что пребывала в подавленном состоянии и не замечала никого вокруг, а Марине в тот момент нельзя было обнаруживать себя, поскольку они с Донато хранили в тайне свою поездку. Впоследствии, вернувшись в Кафу, Марина узнала, чем была вызвана столь глубокая печаль обычно веселой девушки. Оказывается, Зоя давно любила кафинского красавца Константина и даже, презрев строгости воспитания, отдалась ему, но он все равно женился не на ней, а на Евлалии, дочери генерального синдика[6] и богатой наследнице. Тогда Зоя решила отомстить ему и в день его венчания явилась к церкви в черном платье и бросила под ноги новобрачным черные бумажные цветы. Она омрачила им свадьбу, но тем самым и себя опозорила, и родители отправили ее к тетке в Сурож. А для Марины в этой истории было обидным то, что Зоя скрывала от нее свои отношения с Константином, хотя завидный кафинский жених нравился и самой Марине, в чем она не раз признавалась подруге, которая даже давала ей советы. Но после встречи с Донато Константин перестал интересовать Марину, а потому ревности к Зое, как и к Евлалии, она не испытывала.
Что сталось с Зоей после ее отъезда в Сурож, Марина толком не знала, хотя слышала, что девушку вроде бы выдали замуж за какого-то вдового купца.
И вот теперь Зоя стояла перед ней – усталая, подурневшая, в блеклой одежде. Ее голос, прежде звонкий, прозвучал глухо и уныло:
– Какие у тебя славные дети, Марина. И ты по-прежнему хороша.
Подруга не льстила: Марина и вправду была красива, как в юности, только красота ее, прежде похожая на полураскрытый бутон, теперь обрела женственную прелесть пышной розы. Глаза цвета морской волны были такими же лучистыми, как раньше, но во взгляде появилось мудрое спокойствие уверенной в себе женщины. Из-под красиво повязанного шелкового платка выбивалось несколько золотисто-русых локонов, придавая легкую игривость ее нежному лицу с тонким румянцем.
– А меня, наверное, трудно узнать, – вздохнула Зоя.
– Ну почему же? Я ведь тебя узнала! – В невольном порыве Марина вскочила и обняла подругу своих